Эразм Роттердамский краткая биография крупнейшего учёного Северного Возрождения изложена в этой статье.

Эразм Роттердамский биография кратко

Будущий мыслитель появился на свет 28 октября 1469 года в городке Гауда, вблизи Роттердама. Он был незаконным сыном священника и его служанки. При рождении его назвали Гергард. Сначала мальчик учился в местной школе, после продолжил обучение в Нертогенбосхе, общине «Братья общей жизни».

В 13 лет потерял родителей. И из-за своего статуса «незаконнорожденного» принимает решение удалиться в монастырь. Он решает стать священником Августинского монастыря.

Роттердамский имел прекрасные интеллектуальные способности, широкий круг познаний, досконально знал латынь. Эти знания привлекали к нему влиятельных людей, и благодаря им Эразм покидает стены монастыря. Его нанял на работу епископ Камбре на должность секретаря. Покровитель в 1495 году отправляет бывшего священника в университет Парижа, чтобы он изучил богословие. Несколько лет Роттердамский прожил во Франции, а в 1499 году посещает Англию, где читает лекции в Оксфордском университете.

Взгляды Эразма Роттердамского в значительной мене отобразились в его работах. Первое значительное сочинение носило название «Адагии», которые издались в 1500 году. Ученый комбинировал и соединял идеи раннего христианства и античности. Кстати, «Адагии» принесли ему мировую популярность. Он долго не жил на одном месте, а путешествовал, преимущественно, по городам Франции.

В 1504 году издается книга «Оружие христианского воина», в которой автор изложил основы своей небесной философии. Несмотря на то, что он был католиков, Эразм является предтечей Реформации.

После очередной поездки в Англию, Эразм Роттердамский отправляется в Италию в 1505 году. Здесь он прожил 2 года, получив степень доктора богословия в Туринском университете. Гуманист совершил третью поездку в Англию, которая ознаменовалась написанием выдающегося его сатирического произведения — «Похвала глупости». Памфлет опубликовали в 1509 году, и с этого момента Эразм Роттердамский вошел в число самых авторитетных богословов. Долгое время ученый преподавал в университете Кембриджа.

«Кинжал христианского воина»

То, что Эразм написал в юности, служило для него путеводной звездой всю жизнь. Название книги тоже имеет глубокий смысл. Эта метафора часто использовалась для обозначения условий жизни истинно верующего человека. Он должен каждый день идти в бой, сражаться за свои ценности, выступать против грехов и соблазнов. Для этого надо упростить христианство, чтобы оно стало понятно каждому. Освободить его от тяжелых схоластических одежд, скрывающих саму суть. Нужно вернуться к идеалам раннего христианства, понять, во что именно верили люди, создававшие первые общины. Нужно придерживаться строгих моральных правил, которые позволят вести совершенную жизнь и помогать другим. И, наконец, следует подражать самому Христу, чтобы быть способным реализовать идеи и заповеди Писания. А для этого необходимо правильно понять и истолковать Благую Весть, которую принес Спаситель, во всей ее простоте, без схоластических искажений и излишеств. В этом и заключается философия Христа.

Новое богословие Эразма

Уже говорилось о том, что этот очень плодовитый автор оставил такое громадное количество эссе, трактатов и книг, что долгое время каждый образованный европеец, особенно знатного происхождения, обучался именно по ним. Ведь примером для подражания для всех цивилизованных людей той эпохи стал именно Эразм Роттердамский. Основные идеи его теологических изысканий тоже стали предметом изучения и восхищения. Внимание современников привлекло то, что философ не пользовался традиционными богословскими приемами. Более того, он всячески высмеивал схоластику еще в «Похвале глупости». Да и в других произведениях он ее не жаловал. Автор подвергает критике ее титулы, методы, понятийный и логический аппарат, считая, что в ее ученых мудрствованиях христианство теряется. Все эти напыщенные доктора со своими бесплодными и пустыми дискуссиями пытаются заменить Бога различного рода определениями.

Философия Христа свободна от всего этого. Она призвана заменить все высосанные из пальца проблемы, столь яростно обсуждаемые в ученой среде, этическими. Рассуждать о том, что происходит в небе, - вовсе не цель богословия. Оно должно заниматься земными делами, тем, что необходимо людям. Обратившись к теологии, человек должен найти ответ на самые насущные свои вопросы. Примером такого вида рассуждений Эразм считает диалоги Сократа. В своем труде «О пользе разговоров» он пишет о том, что этот античный философ заставил мудрость спуститься с неба и поселиться среди людей. Именно так - в игре, среди пиров и застолий - следует обсуждать возвышенное. Подобные беседы приобретают благочестивый характер. А разве не так общался Господь со своими учениками?

Соединение разных традиций

Христианский гуманизм Эразма Роттердамского

Одним из главных понятий в этой новой теологии является очищение. Да, человек способен стать центром Вселенной, к чему призывали итальянские гуманисты. Но для того, чтобы воплотить этот идеал, он должен упростить свою веру, сделать ее искренней и начать подражать Христу. Тогда он станет тем, чем должен был стать по замыслу Творца. Но современный Эразму человек, как полагал автор, а также все созданные им институции, в том числе государство и Церковь, пока что очень от этого идеала далеки. Христианство на самом деле является продолжением исканий лучших античных философов. Разве они не выступали с идеей универсальной религии, которая приведет к всеобщему согласию? Христианство просто является естественным завершением их стремлений. Потому Царство Небесное в представлении Эразма - это нечто вроде Платоновой Республики, куда все прекрасное, что сотворили язычники, Господь тоже взял.

Автор даже высказывает удивительную для тех времен идею о том, что дух христианства намного шире, чем об этом принято говорить. И среди святых Божиих очень много тех, кого церковь к этому лику не причисляла. Даже свою философию Христа Эразм Роттердамский называет возрождением. Под этим он понимает не только восстановление первоначальной чистоты церкви, но и природы человека, которая сотворена изначально благой. И ради него Создатель сотворил весь этот мир, которым мы должны наслаждаться. Следует сказать, что с идеями Эразма высказали несогласие не только католические авторы, но прежде всего протестантские мыслители. Их дискуссия о свободе и достоинстве человека очень поучительна и говорит о том, что каждый из них по-своему видел разные грани нашей природы.

Эр а зм Роттерд а мский (Erasmus Roterodamus), Дезидерий (Desiderius) (28.10.1469, Роттердам, - 12.7.1536, Базель), нидерландский учёный-гуманист, писатель, филолог, богослов, виднейший представитель северного Возрождения. Образование получил в Парижском университете (1495-99). Жил во Франции, Англии, Германии, Италии, Швейцарии, пользовался всеевропейским признанием. Писал на латыни, универсальном языке образованной Европы того времени.

Эразм Роттердамский родился 28 октября1467 года, в Роттердаме. Незаконнорожденный сынсвященника, Эразм первоначальное образование получил в школе «братьев общей жизни» в Девентере. В 1486 году он сталмонахом, вступив в братство регулярных каноников-августинцев. Шесть лет Эразм провел в монастыре, изучая древниеязыки, античных и раннехристианских писателей. Затем он продолжил образование вПариже, где познакомился не только с богословской мыслью позднейсхоластики, но и с устремлениями гуманистической культуры. Большое влияние на Эразма оказали трудыитальянскогофилолога-гуманиста Лоренцо Валлы, идеи флорентийской Платоновской академии. В 1499 Эразм впервые посетилАнглию, где завязал отношения соксфордскими гуманистамии Томасом Мором.

Из огромного наследия Э. Р. наиболее известны "Похвала Глупости" (1509, русский перевод 1960) и "Разговоры запросто" (1519-35, русский перевод 1969). Первое сочинение - сатира философская, второе - по преимуществу бытовая, но оба построены на общем фундаменте: убеждённости в противоречивости всего сущего и зыбкости рубежа между противоположностями. Госпожа Глупость, поющая хвалу себе самой, легко оборачивается мудростью, самодовольная знатность - тупой низостью, безграничная власть - худшим рабством, поэтому драгоценнейшим правилом жизни становится призыв "ничего сверх меры!". В этой убеждённости - суть идейной позиции Э. Р., обнаруживающейся и в других его произведениях. Сб. "Пословицы" ("Adagia", 1500) включает изречения и поговорки античных писателей с комментариями.

Публицистична большая часть педагогических, нравственно-поучительных, богословских сочинений Эразма Роттердамского: антилютеровский трактат "О свободе воли" (1524), "О достойном воспитании детей с первых лет жизни" (1529) и др. Сохранилась обширная переписка Э. Р., который был большим мастером эпистолярного жанра.

Основные идеи, на которых построена педагогика Эразма:

Людьми не рождаются, но делаются путём воспитания;

Человека человеком делает разум;

Человек обладает свободной волей, и только поэтому возможна его моральная и юридическая ответственность;

Выступал против всякого насилия и войн;

Ребёнка надо правильно воспитывать с самого рождения. Лучше, если это делают родители. Если они не могут это делать сами, то должны подобрать хорошего учителя;

Ребёнку надо дать религиозное, умственное и нравственное воспитание;

Важно физическое развитие.

В своем основном педагогическом трактате «О первоначальном воспитании детей», а также в других трудах по вопросам воспитания («О благовоспитанности детей», «Беседы», «Метод обучения», «Способ писать письма») Эразм определил необходимость сочетания античной и христианской традиций при выработке педагогических идеалов, а также принцип активности воспитанника (врожденные способности могут быть реализованы лишь через напряженный труд).

Эразм Роттердамский выступил на защиту детства. Был убежден, что ребенок имеет право на правильное воспитание, а внутренний мир ребенка – это божественный мир, и к нему нельзя относиться с той жестокостью, которая царила по всюду.

Осуждая грубых учителей, Эразм писал: «Этим людям я неохотно доверил бы укрощать диких лошадей, тем более им нельзя отдавать в руки хрупкие существа». Ученый-гуманист резко выступил против жестокости средневековой школы, которую называл «пыточной камерой, где ничего не услышишь кроме шума розог и палок, криков боли и рыданий, неистовой ругани». «Что другое может вынести ребенок отсюда, кроме ненависти к науке?» - спрашивает Эразм Роттердамский.

Эразм считал, что начинать воспитывать ребенка необходимо с раннего детства, лучше, если этим будут заниматься родители. Но если родители не могут это делать сами, тогда они должны подобрать ребенку хорошего учителя и пригласить его в дом.

Ребенку необходимо дать религиозное, умственное и нравственное воспитание. Необходимо помнить и о физическом развитии воспитанника, заботиться о его режиме, умеренном питании, специальных занятиях и играх.

Начинать обучать ребенка, по мнению, Эразма Роттердамского необходимо с трех лет сначала языкам, к которым ребенок в детстве восприимчив. Но учить детей надо, играя. Эразм предлагает различные игры для обучения чтению, письму.

Особое внимание при обучении детей нужно уделять тренировке памяти, доказывал Эразм, так как он считал, что от этой познавательной психической функции зависят все дальнейшие успехи ребенка в обучении.

Педагог-гуманист постоянно напоминал учителям о том, что профессия воспитателя – наиболее важная в обществе, поскольку от труда учителя зависит его будущее. Поэтому сами учителя, прежде всего, должны быть по-настоящему воспитаны, образованны и подготовлены к своему делу.

Определенным шагом вперед были взгляды Эразма на женское образование. Он рекомендовал одинаковую программу женского и мужского образования, оговорив, однако, что женщинам целесообразно давать по преимуществу классическое образование и в очень малом объеме естественнонаучные знания.

Дезидерий Эразм Роттердамский (1466-1536), знаменитый западный писатель и учёный, родился 27 октября 1466 в Роттердаме; он был побочный сын; отец и мать его умерли, когда он был еще 13-летним ребенком. Он учился в девентерской школе, и уже тогда Агрикола удивился его необыкновенным способностям. По совету опекунов и одного из друзей, Эразм на 20 году поступил в Эммаусский монастырь (близ Гауды). Он прожил там пять лет (до 1491 года). Но от природы он был нерасположен к монашеству, а то, что видел он в Эммаусе, развило в нем это отвращение. Он до конца жизни с негодованием говорил о сухости сердца эммаусских монахов, о пошлости их разговоров, об их обжорстве и пьянстве. Эразм с радостью принял приглашение епископа камбрейского ехать с ним в Рим. Но раньше чем епископ собрался в путь, Эразм, рукоположенный в священники, получил от монастырского начальства разрешение и пособие ехать в Париж для изучения богословия.

Схоластический характер преподавания в парижском университете не нравился Эразму; он говорил о парижских богословах: рассудок у них испорчен, язык варварский, манеры обращения грубы, жизнь лицемерна, слова ядовиты, сердце коварно. Эразм надеялся прожить своим трудом, отказался от монашеской карьеры, стал добывать пропитание себе частными уроками и литературной работой; это было тогда новостью. В своих сочинениях Эразм Роттердамский едко осмеивал лицемеров и обскурантов, омерзение к которым сохранил на всю жизнь.

Имя его уже пользовалось большой известностью, когда он поехал в Англию с молодым вельможей, воспитателем которого был; там он нашел себе друзей и покровителей в гуманистах Колете и Томасе Море . Некоторое время Эразм жил в Оксфорде и усовершенствовал свое звание греческого языка. Пробыв год в Англии, он в 1499 возвратился на континент и жил то во Франции, то в Нидерландах, занимаясь учеными трудами по классической литературе и по богословию. В это время Эразм Роттердамский издал свои знаменитые «Пословицы» (Adagia). Потом он поехал в Италию, прожил там несколько лет; гуманисты везде принимали его с почетом, как знаменитого товарища. По приглашению короля Генриха VIII , Эразм снова поехал в Англию и на пути туда написал начало своего знаменитого сатирического трактата «Похвала глупости », Encomium moriae. Он противопоставляет в ней здравый смысл ученым нелепостям и осмеивает пороки. Эта маленькая книга Эразма Роттердамского, изданная с рисунками Гольбейна , имела громадный успех и была переведена на все языки западных народов.

Глупость, могущественная богиня, произносит у Эразма речь в похвалу себе, описывает свое царство, перечисляет своих подданных. Ей служат государи и нищие, поэты и ораторы, юристы и философы. Но самые верные её слуги монахи, схоластические богословы, церковные сановники. Монахи считают невежество благочестием, грязь и попрошайничество великими добродетелями, и из-за важных вопросов о числе узлов на поясе, о цвете мантии, о величине капюшона забывают заповеди христианства. Христос на страшном суде скажет: «Откуда эти новые евреи? Я обещал царство небесное не тем, кто ходит в монашеском платье, читает молитвы, перебирая четки, а тем, кто совершает дела веры и любви». От монахов речь Глупости переходит к епископам, забывающим о благе своей паствы, думающим только о деньгах, именьях, роскоши, наслаждениях, и к папам, берущим на свою долю роскошь и удовольствие, оставляющим труды и заботы на долю апостолам Петру и Павлу.

Прижизненное (1515) издание «Похвалы глупости» Эразма Роттердамского с рисунками Гольбейна

Эразм Роттердамский и теперь недолго прожил в Англии (до 1513). Он не хотел занимать никакой должности; ему нравились свобода и ученый досуг; несколько времени он разъезжал по разным городам континента, не останавливаясь нигде надолго; но с 1516 жил большею частью в Базеле. Там Эразм напечатал свое издание греческого текста Нового Завета, составившее эпоху в богословии. Он восстановил текст по сличению множества рукописей с глубоким знанием языка и гениальной критической проницательностью; сравнение вариантов и объяснительные примечания этого издания дали основу всем дальнейшим богословским исследованиям. Эразм Роттердамский пользовался тогда глубоким уважением ученых во всей западной Европе, вел обширную переписку. Из его литературных трудов этого времени особенно важны «Разговоры» (Colloquia), написанные превосходным латинским языком в тоне известного античного скептика Лукиана . Эта книга предназначена быть руководством к изучению хорошего латинского слога, в особенности разговорного; но в ней также разъясняется множество церковных, научных и общественных вопросов. Эразм написал тогда много филологических и богословских статей, издал много классических писателей с примечаниями, писал примечания к изданиям сочинений отцов церкви.

Своими трудами Эразм Роттердамский подготовил Реформацию . Потом говорили даже, что «Эразм снёс яйцо, а Лютер его высидел». Но научный интерес был для Эразма выше религиозного, филологический выше догматического, и крутые перевороты не нравились ему, потому с началом церковной реформы он отстранился от Лютера .

Портрет Эразма Роттердамского. Художник Ганс Гольбейн Младший, 1523

Человек небольшого роста, слабого сложения, обыкновенно державший глаза опущенными, слушавший и говоривший с улыбкой, боязливый, вздрагивавший при слове «смерть», Эразм Роттердамский не был создан для роли вождя народных движений. При споре Рейхлина с обскурантами он уже держал себя молчаливее, чем следовало бы защитнику науки. Лютер совершенно не нравился Эразму, считавшему бесполезными ссоры из-за догматов, ожидавшему пользы от научного просвещения высших сословий. Он советовал противникам церковных злоупотреблений действовать умеренно и надеялся, что церковная иерархия сама произведет необходимые улучшения. Эразм Роттердамский уклонялся от сношений с реформаторами, не принял к себе Гуттена , бежавшего в Базель, и подвергся резким упрекам его. Но и противники реформации порицали Эразма за его холодность к борьбе их с реформаторами, говорили, что он выковал оружие для Лютера. Чтобы показать, что он чужд делу Реформации, Эразм писал против принятого Лютером учения Августина о предопределении. Обе враждовавшие между собою партии были враждебны Эразму; но католики все-таки считали его своим.

Эразм Роттердамский умер 12 июля 1536. Настроение его мыслей было философско-языческое, а не христианское. Он вел безукоризненную жизнь; ум его был свободен от религиозных суеверий. Он считал честную жизнь достаточной для душевного спокойствия. Набожности в Эразме не было совсем.

Ставили под сомнение).

Биография

Родился 28 октября 1469 года (по другим версиям 1467 года) , в Гауде (20 км от Роттердама) в нынешних Нидерландах . Отец его, принадлежавший к одной из бюргерских фамилий городка Гауда (на перекрестке дорог Роттердам-Амстердам и Гаага -Утрехт), увлёкся в юности одной девушкой, которая отвечала ему взаимностью. Родители, предопределившие сына к духовной карьере, решительно воспротивились вступлению его в брак. Влюблённые, тем не менее, сблизились, и плодом их связи был сын, которому родители дали имя Гергард, то есть желанный, - имя, из которого, путём обычной в ту пору латинизации и грецизации, был впоследствии образован его двойной литературный псевдоним Desiderius Erasmus , заставивший забыть его настоящее имя.

Образование

Первоначальное образование получил сначала в местной начальной школе; оттуда перешёл в Девентер , где поступил в одну из основанных «общежительными братствами» школ, в программы которых входило изучение древних классиков.

В 13 лет потерял родителей. Он понимал - с таким наследством ему будет недоступна общественная карьера. Поэтому вскоре, после некоторых колебаний, принимает решение удалиться в монастырь.

Монастырь

В монастырских стенах провёл несколько лет. Основную часть свободного времени выделял на чтение любимых им классических авторов и на усовершенствование своих познаний в латинском и греческом языках, монастырский быт был чужд ему.

В скором времени обращает на себя внимание влиятельных меценатов выдающимися познаниями, блестящим умом и необыкновенным искусством владеть изящной латинской речью. Епископ Камбре взял его к себе в секретари для ведения переписки на латыни.

Благодаря подобным церковным покровителям Эразм смог оставить монастырь, дать простор своим давнишним влечениям к гуманистической науке и побывать во всех главных центрах тогдашнего гуманизма . Из Камбре он перебрался в Париж , который в ту пору ещё оставался центром схоластической учёности.

Признание

В Париже Эразм издал своё первое крупное сочинение - Adagia , сборник изречений и анекдотов, извлечённых из сочинений различных античных писателей. Эта книга сделала имя Эразма известным в гуманистических кругах всей Европы. После нескольких лет пребывания во Франции , совершил путешествие в Англию, где его встретили с радушным гостеприимством и почётом, как известного гуманиста.

Он сдружился здесь со многими гуманистами, в особенности с Томасом Мором , автором романа «Утопия », Джоном Колетом , а позднее с Джоном Фишером и принцем Генрихом, будущим королём Генрихом VIII . Вернувшись из Англии в 1499 году , Эразм ведёт некоторое время кочевую жизнь - последовательно посещает Париж, Орлеан, Лёвен , Роттердам. После нового путешествия в Англию, в 1505-1506 г., Эразм получил, наконец, возможность побывать в Италии, куда его давно влекло.

В Италии Эразм встретил почётный, местами восторженный приём. Туринский университет поднёс ему диплом на звание почётного доктора богословия; папа, в знак особого своего благоволения к Эразму, дал ему разрешение вести образ жизни и одеваться сообразно обычаям каждой страны, где ему приходилось жить.

После двух лет путешествия по Италии , последовательно побывал в Турине , в Болонье , во Флоренции , в Венеции , в Падуе , в Риме , в третий раз отправился в Англию , куда его настоятельно приглашали его тамошние друзья, и где незадолго перед тем вступил на престол большой его почитатель, Генрих VIII. Во время этого путешествия была, по словам самого Эразма, написана им знаменитая сатира «Похвала глупости ». Оксфордский и Кембриджский университеты предложили ему профессуру.

Преподавание в Кембридже

Эразм остановил свой выбор на Кембридже, где «канцлером университета» был один из его близких знакомых, епископ Фишер. Здесь Эразм в течение нескольких лет преподавал греческий язык , в качестве одного из редких в ту пору знатоков этого языка, и читал богословские курсы, в основу которых им был положен подлинный текст Нового Завета . Это было большим новшеством в ту пору, так как большинство богословов тогдашнего времени продолжало следовать в своих курсах средневековому, схоластическому методу, который сводил всю богословскую науку к изучению трактатов Дунса Скота , Фомы Аквинского и ещё нескольких излюбленных средневековых авторитетов.

Характеристике этих адептов схоластического богословия Эразм посвятил несколько страниц в своей «Похвале Глупости».

«Они до такой степени поглощены своим усладительным вздором, что, проводя за ними дни и ночи, не находят уже ни минуты времени для того, чтобы хоть раз перелистывать Евангелие или Послания апостола Павла. Но, занимаясь своим учёным вздором, они вполне уверены, что на их силлогизмах так же держится вселенская церковь, как небо - на плечах Атласа, и что без них церковь не продержалась бы и минуты»

Но скоро его потянуло в Англию, куда он снова отправился в 1515 году .

При дворе Карла V

В следующем году он опять перекочевал на континент, и уже навсегда.

На этот раз Эразм нашёл себе могущественного мецената в лице Карла Испанского (будущего императора Священной Римской империи Карла V). Последний пожаловал ему чин «королевского советника», не связанный ни с какими реальными функциями, ни даже с обязанностью пребывания при дворе, но дававший жалованье в 400 флоринов . Это создало для Эразма вполне обеспеченное положение, избавлявшее его от всяких материальных забот, и предоставило возможность всецело отдаться своей страсти к научным занятиям. С этих пор, действительно, научная и литературная продуктивность Эразма возрастает. Новое назначение, однако, не заставило Эразма отказаться от своей непоседливости - он побывал в Брюсселе , в Лувене , в Антверпене , во Фрайбурге , в Базеле . Лишь в последние годы своей жизни он окончательно утвердил свою осёдлость в последнем из названных городов, где и окончил дни свои; он умер в ночь на 12 июля 1536 года.

Характеристика, этническая принадлежность

Эразм принадлежит к старшему поколению Англо-германских гуманистов , поколению «рейхлиновскому», хотя и к числу старших представителей последнего (он был на 12 лет моложе Рейхлина); но по характеру своей литературной деятельности, по её сатирическому оттенку, он уже в значительной степени примыкает к гуманистам младшего, «гуттеновского» поколения. Впрочем, его нельзя отнести вполне ни к какой определённой группе гуманистов: он был «человек сам по себе», как характеризуют его в «Письмах тёмных людей » (см. Гуттен).

Германец по своей принадлежности к империи, голландец по крови и по месту рождения, Эразм менее всего был похож на голландца по своему подвижному, живому, сангвиническому темпераменту, и, может быть, именно потому так скоро отбился от своей родины, к которой никогда не обнаруживал никакого особенного влечения. Германия, с которой его связывало подданство «императору», и в которой он провёл большую часть своей скитальческой жизни, не стала для него второй родиной; немецкий патриотизм , которым было одушевлено большинство германских гуманистов, остался совершенно чужд Эразму, как и вообще всякий патриотизм. Германия была в его глазах его родиной не более, чем Франция, где он провёл несколько лучших лет своей жизни.

Сам Эразм относился вполне безразлично к своей этнической принадлежности. «Меня называют батавом, - говорит он в одном из своих писем; - но лично я в этом не вполне уверен; очень может быть, что я голландец, но не надо забывать, что я родился в той части Голландии, которая гораздо ближе к Франции, чем к Германии». В другом месте он выражается о себе не менее характерным образом: «Я вовсе не хочу утверждать, что я - француз, но не нахожу нужным и отрицать этого». Можно сказать, что настоящей духовной родиной Эразма был античный мир, где он чувствовал себя, действительно, как дома.

Характерно и то, что под конец жизни Эразм, после долгих скитаний по свету, избрал местом постоянной оседлости имперский город Базель , имевший, по своему географическому и политическому положению и по составу своего населения, международный, космополитический характер.

Влияние на современников

Совершенно особое место занимает Эразм в истории германского гуманизма также и по тому небывало почётному и влиятельному положению в обществе, какое - впервые в европейской истории - получил в его лице человек науки, литературы и искусства.

До Эразма история не знает ни одного подобного явления, да такого и не могло быть ранее распространения книгопечатания, давшего в руки людям мысли небывало мощное орудие влияния.

После Эразма, за всё продолжение новой истории, можно указать лишь один аналогичный факт: то совершенно исключительное положение, которое выпало на долю Вольтера в апогее его литературной славы, во второй половине XVIII в. «От Англии до Италии - говорит один современник Эразма, - и от Польши до Венгрии гремела его слава». Могущественнейшие государи тогдашней Европы, Генрих VIII Английский, Франциск I Французский, папы, кардиналы, прелаты, государственные люди и самые известные учёные считали за честь находиться с ним в переписке. Папская курия предлагала ему кардинальство; баварское правительство высказывало готовность назначить ему крупную пенсию за то только, чтобы он избрал Нюрнберг местом своего постоянного жительства. Во время поездок Эразма некоторые города устраивали ему торжественные встречи, как государю. Его называли «оракулом Европы», к нему обращались за советами не только люди науки - по различным научным и философским вопросам, но и государственные люди, даже государи - по различным вопросам политическим. Как гуманист, Эразм всего ближе примыкает к Рейхлину: и тот, и другой являются выдающимися носителями того научного духа , духа исследования и точного знания, который составляет одну из наиболее существенных черт в характеристике гуманизма вообще.

Филолог

Выступил на защиту ребёнка, на защиту детства, что явилось принципиально новым в понимании детства и роли воспитания, новым в педагогике. Считал, что ребёнок имеет право на правильное воспитание. Внутренний мир ребёнка - это божественный мир, и к нему нельзя относиться с жестокостью. Резко выступил против жестокости средневековой школы, которую назвал «пыточной камерой», где ничего не услышишь кроме шума розг и палок, криков боли и рыданий, неистовой ругани. Что другое может вынести ребёнок отсюда, кроме ненависти к науке? Протест Эразма против жестокости по отношению к детям был величайшим актом гуманизма, положившим начало поиску форм воспитания, исключающих насилие. Одним из первых Эразм заговорил о собственно народном образовании, а провозглашение отношения к труду критерием нравственности поставило его в ряд самых прогрессивных мыслителей той эпохи.

Организация воспитания и обучения

Воспитание является целью, обучение средством. Главным в воспитании выступает правильно поставленное образование. Правильно поставленным образованием является классическое, в основе которого лежат латинский и древнегреческий языки и античная культура. Ребёнку надо дать раннее научное образование. Начинать нужно с 3 лет.

Обучать сначала языкам, к которым малый ребёнок очень восприимчив. Учить надо играя. Эразм предлагает различные игры для обучения чтению, письму, но предупреждает, чтобы игры не были излишне сложными. Особое внимание при обучении детей нужно уделять тренировке памяти, так как от неё зависят все дальнейшие успехи ребёнка в обучении. Требовал учитывать собственную активность и деятельность ребёнка. В процессе обучения ребёнок и воспитатель должны относиться друг к другу с любовью, поскольку «первый шаг в обучении есть любовь к учителю».

Эразм вновь открыл для мира такое явление, как мир ребёнка, мир детства . Многие педагогические взгляды Эразма были новаторскими для своего времени и сохраняют значение по сей день. Его гуманистические идеи оказали большое влияние на теорию и практику педагогики.

Сочинения

• «Жалоба мира, отовсюду изгнанного и повсюду сокрушенного »

Издания на русском языке

• Роттердамский Эразм. Похвальное слово Глупости / Пер. и коммент. П. К. Губера. - М .-Л .: Academia, 1931. - 240 с. - (Сокровища мировой литературы). - 5300 экз.
• Эразм Роттердамский. Похвальное слово глупости. Dомашние беседы / Пер. и коммент. П. К. Губера и М. М. Покровского . - М .: Гослитиздат, 1938. - 600 с.
• Себастиан Брант . Корабль дураков . Эразм Роттердамский . Похвала глупости . Навозник гонится за орлом. Разговоры запросто. [Неизвестный автор] . Письма тёмных людей . Ульрих фон Гуттен . Диалоги / Пер. с нем. и латинского. - М .: Художественная литература , 1971. - 768 с. - (Библиотека всемирной литературы). - 300 000 экз.
• Эразм Роттердамский. Стихотворения. Иоанн Секунд . Поцелуи / Изд. подг. М. Л. Гаспаров , С. В. Шервинский , Ю. Ф. Шульц . - М .: Наука , 1983. - 320 с. - (Литературные памятники). - 100 000 экз.
• Эразм Роттердамский. Философские произведения / Пер. и коммент. Ю. М. Каган . - М .: Наука, 1986. - 704 с. - (Памятники философской мысли). - 100 000 экз.

Напишите отзыв о статье "Эразм Роттердамский"

Примечания

Ссылки

	Эразм Роттердамский в Викицитатнике

• в библиотеке Максима Мошкова

Литература

• Ардашев П. Н. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Маркиш С. П. Знакомство с Эразмом из Роттердама. - М .: Художественная литература, 1971. - 224 с. - 10 000 экз.
• Смирин М. М. Эразм Роттердамский и реформационное движение в Германии: Очерки из истории гуманистической и реформационной мысли. - М .: Наука, 1978. - 236 с. - 4250 экз.
• Хёйзинга Й. Культура Нидерландов в XVII веке. Эразм. Избранные письма. Рисунки. - СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха , 2009. - 680 с. - ISBN 978-5-89059-128-9 .
• Эразм Роттердамский и его время: / Отв. ред. Л. С. Чиколини. - М .: Наука, 1989. - 280 с. - 25 000 экз. - ISBN 5-02-012716-7 .

Отрывок, характеризующий Эразм Роттердамский

– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.

Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г"остов? 3до"ово, здо"ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег"ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.

Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l"empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.

Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu"est ce que c"est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d"honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.

На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l"Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d"honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s"est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l"avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.