(Пока оценок нет)

В прошлой статье под названием « » мы выяснили, что наиболее выгодной стратегией для начинающего автора является публикация рассказов в журналах. Сегодня я подробнее расскажу вам о том, как опубликоваться в журнале и как донести свои рассказы до редакции.

Итак, будем считать, что рассказов в вашей копилке уже достаточно, и вы правильно выбрали и распределили их для отправки в журналы. Теперь возникает вопрос: как лучше связаться с редакцией? Можно отправить рукописи на указанный адрес обычной почтой, можно выслать тексты по e-mail, а можно позвонить, и спросить, как лучше поступить. Но идеальный вариант, как показывает практика, — приехать лично.

Посещение редакции журнала имеет множество преимуществ перед электронной почтой. Вы лично передадите тексты ответственному человеку, будете знать его фамилию и имя, будете уверенны в том, что ваши рассказы не застряли в пути и дошли до адресата. Помимо этого, при живом общении будет весьма сложно отказать вам под каким-нибудь надуманным предлогом, а если отказ неизбежен, то есть шанс, что вам (хотя бы) коротко объяснят его причину, и вы сможете дальше работать над собой.

Большинство крупных изданий работают в больших городах, а подъехать к ним напрямую не всегда представляется возможным. В частности, из-за величины затрат на поездки, которые никакими гонорарами не окупятся. Если вы далеки от столицы и не готовы понести такие расходы, рекомендую поступить следующим образом: обратитесь в издания, которые находятся в вашем областном или районном центре – такие обязательно существуют. Эти журналы будут менее престижны, но после того, как вы напечатаетесь в них, ваши шансы попасть на «модные» столичные страницы резко возрастут. Отношение к вам станет несколько другим.

Если добраться до желанных изданий все равно нельзя – позвоните им. Телефонный разговор в данном случае имеет тоже много плюсов. Вы так же сможете пообщаться с конкретным человеком, отвечающим за разбор текстов, узнать график его работы и дошла ли ваша корреспонденция по e-mail. В крупных журналах каждому автору зачастую присваивают свой личный номер, по которому потом вам будет легче сотрудничать в дальнейшем.

Еще один вариант связи с редакцией – почта, обычная и электронная. К сожалению, на данный момент обыкновенная почта является одним из самых дорогих и ненадежных способов связи . Весь ваш рукописный (или не очень) труд может запросто задержаться на несколько месяцев в пути, а может и вовсе исчезнуть, и отследить путь его перемещений не представляется возможным. Помимо этого, сейчас журналы крайне редко держат на должности письмоводителя специального человека, а значит — почтой может заниматься один из сотрудников в свободное от другой работы время. Теперь можете представить себе шансы попадания ваших текстов на нужный стол подобным образом. Тем не менее, некоторые издания «старой закалки» все еще используют обычную почту взамен электронной, доверия к которой они, по-видимому, не испытывают.

И в чем-то они действительно правы. Электронная почта во время своего возникновения пользовалась огромной популярностью в любой организации, сейчас же на адрес редакции помимо полезных материалов приходит бесконечное количество рекламы, предложений к сотрудничеству, писем от талантливых и не очень авторов и горы другого спама. Вряд ли даже специально поставленный на проверку «ящика» человек, способен хорошо управится с сотнями сообщений в день. А как вам нравятся спам-фильтры и антивирусные ловушки, которые с ходу уничтожают не только рекламные сообщения, но и десятки наиболее подозрительных писем вместе с ними? Словом, трудностей на пути у вашего письма будет предостаточно, и не стоит впадать в депрессию, если никакого ответа от редакции нет. Слишком много шансов на то, что ваше творчество вообще не дошло до адресата.

Если вы все же решили попробовать это средство связи, благо, оно является наиболее экономным и удобным, то рекомендую через две недели ожидания отправить ваши тексты еще раз, извинившись за повтор. Затем, выждав еще пару недель, позвонить или отправить запрос – «пришло ли письмо?». Ни в коем случае не нужно возмущаться и нагнетать обстановку – испортить репутацию очень легко. Часто редакция вступает в переписку только с теми авторами, тексты которых им подошли. Объяснить каждому лично причину отказа физически невозможно, так что если вы так и не дождались ответа, еще раз внимательно пересмотрите отправленные письма и оцените их на предмет: принадлежат ли они к направленности (формату) данного издания?

Иногда редакция может связаться с вами и предложить несколько изменить ваши тексты . Это значит, что в целом, им нравится, но ваши труды либо не совсем соответствуют формату, либо не дотягивают по каким-то параметрам. Некоторые руководства по общению с журналами советуют объяснить свою точку зрения (например, почему ваш рассказ закончился именно так, а не иначе), но литературный редактор имеет в этом деле неоспоримый опыт и буквально интуитивно чувствует недостатки. Вносить ли изменения – решать только вам. Лично я не считаю это чем-то унизительным.

Значительное влияние на хорошее отношение к автору оказывает грамотно составленное представительское письмо. Но о нем – в другой раз. Успехов!

ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ ЛЕТОПИСЬ – древнерусская летопись, созданная в 1110-х. Летописи – исторические сочинения, в которых события излагаются по так называемому погодичному принципу, объединены по годовым, или «погодичным», статьям (их также называют погодными записями). «Погодичные статьи», в которых объединялись сведения о событиях, произошедших в течение одного года, начинаются словами «В лето такое-то…» («лето» в древнерусском языке означает «год»). В этом отношении летописи, в том числе и Повесть временных лет , принципиально отличаются от известных в Древней Руси византийских хроник, из которых русские составители заимствовали многочисленные сведения из всемирной истории. В переводных византийских хрониках события были распределены не по годам, а по царствованиям императоров.

Самый ранний дошедший до нашего времени список Повести временных лет относится к 14 в. Он получил название Лаврентьевская летопись по имени переписчика, монаха Лаврентия, и был составлен в 1377. Другой древнейший список Повести временных лет сохранился в составе так называемой Ипатьевской летописи (сер. 15 в.).

Повесть временных лет – первая летопись, текст которой дошел до нас почти в первоначальном виде. Благодаря тщательному текстологическому анализу Повести временных лет исследователи обнаружили следы более ранних сочинений, вошедших в ее состав. Вероятно, древнейшие летописи были созданы в 11 в. Наибольшая признание получила гипотеза А.А.Шахматова (1864–1920), объясняющая возникновение и описывающая историю русского летописания 11– начала 12 в. Он прибегнул к сравнительному методу, сопоставив сохранившиеся летописи и выяснив их взаимосвязи. Согласно А.А.Шахматову, ок. 1037, но не позже 1044, был составлен Древнейший Киевский летописный свод , повествовавший о начале истории и о крещении Руси. Около 1073 в Киево-Печерском монастыре, вероятно, монахом Никоном был закончен первый Киево-Печерский летописный свод . В нем новые известия и сказания соединялись с текстом Древнейшего свода и с заимствованиями из Новгородской летописи середины 11 в. В 1093–1095 здесь же на основе свода Никона был составлен второй Киево-Печерский свод ; его также принято называть Начальным . (Название объясняется тем, что первоначально именно этот летописный свод А.А.Шахматов счел самым ранним.) В нем осуждались неразумие и слабость нынешних князей, которым противопоставлялись прежние мудрые и могущественные правители Руси.

В 1110–1113 была завершена первая редакция (версия) Повести временных лет – пространного летописного свода, вобравшего многочисленные сведения по истории Руси: о войнах русских с Византийской империей, о призвании на Русь на княжение скандинавов Рюрика, Трувора и Синеуса, об истории Киево-Печерского монастыря, о княжеских преступлениях. Вероятный автор этой летописи – монах Киево-Печерского монастыря Нестор. В первоначальном виде эта редакция не сохранилась.

В первой редакции Повести временных лет были отражены политические интересы тогдашнего киевского князя Святополка Изяславича. В 1113 Святополк умер, и на киевский престол вступил князь Владимир Всеволодович Мономах . В 1116 монахом Сильвестром (в промономаховском духе) и в 1117–1118 неизвестным книжником из окружения князя Мстислава Владимировича (сына Владимира Мономаха) текст Повести временных лет был переработан. Так возникли вторая и третья редакции Повести временных лет ; древнейший список второй редакции дошел до нас в составе Лаврентьевской , а самый ранний список третьей – в составе Ипатьевской летописи .

Почти все русские летописи представляют собой своды – соединение нескольких текстов или известий из других источников более раннего времени. Древнерусские летописи 14–16 вв. открываются текстом Повести временных лет .

Название Повесть временных лет (точнее, Повести временных лет – в древнерусском тексте слово «повести» употреблено во множественном числе) обыкновенно переводится как Повесть минувших лет , но существуют и другие толкования: Повесть, в которой повествование распределено по годам или Повествование в отмеренных сроках , Повествование о последних временах – рассказывающее о событиях накануне конца света и Страшного суда.

Повествование в Повести временных лет начинается с рассказа о расселении на земле сыновей Ноя – Сима, Хама и Иафета – вместе со своими родами (в византийских хрониках начальной точкой отсчета было сотворение мира). Этот рассказ заимствован из Библии . Русские считали себя потомками Иафета. Таким образом русская история включалась в состав истории всемирной. Целями Повести временных лет было объяснение происхождения русских (восточных славян), происхождения княжеской власти (что для летописца тождественно происхождению княжеской династии) и описание крещения и распространения христианства на Руси. Повествование о русских событиях в Повести временных лет открывается описанием жизни восточнославянских (древнерусских) племен и двумя преданиями. Это рассказ о княжении в Киеве князя Кия, его братьев Щека, Хорива и сестры Лыбеди; о призвании враждующими северно-русскими племенами трех скандинавов (варягов) Рюрика, Трувора и Синеуса, – чтобы они стали князьями и установили в Русской земле порядок. Рассказ о братьях-варягах имеет точную дату – 862. Таким образом в историософской концепции Повести временных лет устанавливаются два источника власти на Руси – местный (Кий и его братья) и иноземный (варяги). Возведение правящих династий к иностранным родам традиционно для средневекового исторического сознания; подобные рассказы встречаются и в западноевропейских хрониках. Так правящей династии придавалась бóльшие знатность и достоинство.

Основные события в Повести временных лет – войны (внешние и междоусобные), основание храмов и монастырей, кончина князей и митрополитов – глав Русской церкви.

Летописи, в том числе и Повесть …, – не художественные произведения в строгом смысле слова и не труд ученого-историка. В состав Повести временных лет включены договоры русских князей Олега Вещего, Игоря Рюриковича и Святослава Игоревича с Византией. Сами летописи имели, по-видимому, значение юридического документа. Некоторые ученые (например, И.Н.Данилевский) полагают, что летописи и, в частности, Повесть временных лет , составлялись не для людей, но для Страшного Суда, на котором Бог будет решать судьбы людей в конце мира: поэтому в летописях перечислялись грехи и заслуги правителей и народа.

Летописец обычно не истолковывает события, не ищет их отдаленные причины, а просто описывает их. В отношении к объяснению происходящего летописцы руководствуются провиденциализмом – все происходящее объясняется волей Божьей и рассматривается в свете грядущего конца света и Страшного Суда. Внимание к причинно-следственным связям событий и их прагматическая, а не провиденциальная интерпретация несущественны.

Для летописцев важен принцип аналогии, переклички между событиями прошлого и настоящего: настоящее мыслится как «эхо» событий и деяний прошлого, прежде всего деяний и поступков, описанных в Библии. Убийство Святополком Бориса и Глеба летописец представляет как повторение и обновление первоубийства, совершенного Каином (сказание Повести временных лет под 1015). Владимир Святославич – креститель Руси – сравнивается со святым Константином Великим , сделавшим христианство официальной религией в Римской империи (сказание о крещении Руси под 988).

Повести временных лет чуждо единство стиля, это «открытый» жанр. Самый простой элемент в летописном тексте – краткая погодная запись, лишь сообщающая о событии, но не описывающая ее.

В состав Повести временных лет также включаются предания. Например – рассказ о происхождении названия города Киева от имени князя Кия; сказания о Вещем Олеге, победившем греков и умершем от укуса змеи, спрятавшейся в черепе умершего княжеского коня; о княгине Ольге, хитроумно и жестоко мстящей племени древлян за убийство своего мужа. Летописца неизменно интересуют известия о прошлом Русской земли, об основании городов, холмов, рек и о причинах, по которым они получили эти имена. Об этом также сообщают предания. В Повести временных лет доля преданий очень велика, так как описываемые в ней начальные события древнерусской истории отделены от времени работы первых летописцев многими десятилетиями и даже веками. В позднейших летописных сводах, рассказывающих о современных событиях, число преданий невелико, и они также находятся обыкновенно в части летописи, посвященной далекому прошлому.

В состав Повести временных лет включаются и повествования о святых, написанные особенным житийным стилем. Таков рассказ о братьях-князьях Борисе и Глебе под 1015, которые, подражая смирению и непротивлению Христа , безропотно приняли смерть от руки сводного брата Святополка, и повествование о святых печерских монахах под 1074.

Значительную часть текста в Повести временных лет занимают повествования о сражениях, написанные так называемым воинским стилем, и княжеские некрологи.

Издания: Памятники литературы Древней Руси. XI – первая половина XII века . М., 1978; Повесть временных лет . 2-е изд., доп. и испр. СПб., 1996, серия «Литературные памятники»; Библиотека литературы Древней Руси , т. 1. XI – начало XII в. СПб., 1997.

Андрей Ранчин

Литература:

Сухомлинов М.И. О древней русской летописи как памятнике литературном . СПб, 1856
Истрин В.М. Замечания о начале русского летописания . – Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук, т. 26, 1921; т. 27, 1922
Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение . М. – Л., 1947
Рыбаков Б.А. Древняя Русь: сказания, былины, летописи . М. – Л., 1963
Еремин И.П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-литературного изучения (1947 ). – В кн.: Еремин И.П. Литература Древней Руси: (Этюды и характеристики). М. – Л., 1966
Насонов А.Н. История русского летописания XI – начала XVIII в . М., 1969
Творогов О.В. Сюжетное повествование в летописях XI–XIIIвв. . – В кн.: Истоки русской беллетристики. Л., 1970
Алешковский М.Х. Повесть временных лет: Судьба литературного произведения в Древней Руси . М., 1971
Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания . М., 1977
Лихачев Д.С. Великое наследие. «Повесть временных лет» (1975). – Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 тт., т. 2. Л., 1987
Шайкин А.А. «Се повести временных лет»: От Кия до Мономаха. М., 1989
Данилевский И.Н. Библеизмы «Повести временных лет» . – В кн.: Герменевтика древнерусской литературы . М., 1993. Вып. 3.
Данилевский И.Н. Библия и Повесть временных лет (К проблеме интерпретации летописных текстов ). – Отечественная история, 1993, № 1
Трубецкой Н.С. Лекции по древнерусской литературе (пер. с нем. М.А. Журинской). – В кн.: Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995
Приселков М.Д. История русского летописания XI–XV вв . (1940). 2-е изд. М., 1996
Ранчин А. М. Статьи о древнерусской литературе . М., 1999
Гиппиус А.А. «Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия . – В кн.: Из истории русской культуры , т. 1 (Древняя Русь). М., 2000
Шахматов А.А. 1) Разыскания о древнейших русских летописных сводах (1908). – В кн.: Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. М. – Жуковский, 2001
Живов В.М. Об этническом и религиозном сознании Нестора Летописца (1998). – В кн.: Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры . М., 2002
Шахматов А.А. История русского летописания , т. 1. СПб., 2002
Шахматов А.А. . Кн.1 2) Повесть временных лет (1916). – В кн.: Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды . Кн. 2. Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб., 2003

«Повесть временных лет» занимает в истории русского общественного самосознания и истории русской литературы особое место. Это не только древнейший из дошедших до нас летописных сводов, повествующий о возникновении Русского государства и первых веках его истории, но одновременно и важнейший памятник историографии, в котором отразились представления древнерусских книжников начала XII в. о месте русичей среди других славянских народов, представления о возникновении Руси как государства и происхождении правящей династии, в котором с необычайной ясностью освещены, как бы сказали сегодня, основные направления внешней и внутренней политики. «Повесть временных лет» свидетельствует о высоко развитом в то время национальном самосознании: Русская земля осмысляет себя как могущественное государство со своей самостоятельной политикой, готовое при необходимости вступить в единоборство даже с могущественной Византийской империей, тесно связанное политическими интересами и родственными отношениями правителей не только с сопредельными странами - Венгрией, Польшей, Чехией, но и с Германией, и даже с Францией, Данией, Швецией. Русь осмысливает себя как православное государство, уже с первых лет своей христианской истории освященное особой божественной благодатью: оно по праву гордится своими святыми покровителями - князьями Борисом и Глебом, своими святынями - монастырями и храмами, своими духовными наставниками - богословами и проповедниками, известнейшим из которых, безусловно, являлся в XI в. митрополит Иларион. Гарантией целостности и военного могущества Руси должно было являться владычество в ней единой княжеской династии - Рюриковичей. Поэтому напоминания, что все князья - братья по крови, - постоянный мотив «Повеcти временных лет», ибо на практике Русь сотрясают междуусобицы и брат не раз поднимает руку на брата. Еще одна тема настойчиво обсуждается летописцем: половецкая опасность. Половецкие ханы - иногда союзники и сваты русских князей, чаще всего все же выступали как предводители опустошительных набегов, они осаждали и сжигали города, истребляли жителей, уводили вереницы пленных. «Повесть временных лет» вводит своих читателей в самую гущу этих актуальных для того времени политических, военных, идеологических проблем.

ЛЕГЕНДА ОБ АПОСТОЛЕ АНДРЕЕ

Когда же поляне жили сами по себе на горах этих, тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра — волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно дойти даже до Рима, а от Рима можно прийти по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда прийти в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет и идет к северу, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине - к варягам, а от варягов до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр впадает в Понтийское море тремя устьями; это море именуемо Русским, - по берегам его учил святой Андрей, брат Петра.

Как говорят, когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуня устье Днепра, и захотел пойти в Рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром, встав, сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? Так на этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей». И взойдя на горы эти, благословил их и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии будет Киев, и пошел вверх по Днепру. И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей - каков их обычай и как моются и хлещутся, и подивился на них. И пошел к варягам, и пришел в Рим, и поведал о том, скольких научил и кого видел, и рассказал им: «Диво видел я в Славянской земле, когда шел сюда. Видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются мытелью, и возьмут веники, и начнут хлестаться, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то творят не мытье себе, а <...> мученье». Те же, слышав, удивлялись; Андрей же, побыв в Риме, пришел в Синоп.

«ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ» И ЕЕ РЕДАКЦИИ

В 1110-1113 была завершена первая редакция (версия) Повести временных лет - пространного летописного свода, вобравшего многочисленные сведения по истории Руси: о войнах русских с Византийской империей, о призвании на Русь на княжение скандинавов Рюрика, Трувора и Синеуса, об истории Киево-Печерского монастыря, о княжеских преступлениях. Вероятный автор этой летописи - монах Киево-Печерского монастыря Нестор. В первоначальном виде эта редакция не сохранилась.

В первой редакции Повести временных лет были отражены политические интересы тогдашнего киевского князя Святополка Изяславича. В 1113 г. Святополк умер, и на киевский престол вступил князь Владимир Всеволодович Мономах. В 1116 г. монахом Сильвестром (в промономаховском духе) и в 1117-1118 гг. неизвестным книжником из окружения князя Мстислава Владимировича (сына Владимира Мономаха) текст Повести временных лет был переработан. Так возникли вторая и третья редакции Повести временных лет; древнейший список второй редакции дошел до нас в составе Лаврентьевской, а самый ранний список третьей - в составе Ипатьевской летописи.

РЕДАКТИРОВАНИЕ «ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ»

Став киевским князем, Владимир Мономах сохранил и свою «отчину» - княжество Переяславльское, а также Суздальскую землю и Ростовскую. Признал власть Владимира и Великий Новгород, повинуясь его распоряжениям и принимая от него князей. В 1118 году Владимир потребовал к себе «вся бояры новгородськыя» для приведения их к присяге. Часть из них он отпустил обратно в Новгород, а «иныя у себя остави». При Владимире восстановилась прежняя военная мощь древнерусского государства, ослабленная предшествовавшими феодальными распрями. Половцам был нанесен сокрушительный удар, и они не осмеливались нападать на Русскую землю…

Одной из мер при вокняжении Владимира Мономаха в Киеве в 1113 году было исправление несторовской «Повести временных лет» с целью более правильного освещения правления Святополка Изяславича, ненавистного киевскому трудовому народу. Это дело Мономах поручил игумену Выдубецкого монастыря Сильвестру. Выдубецкий монастырь был основан отцом Владимира Мономаха, князем Всеволодом Ярославичем, и, естественно, держал сторону этого князя, а после его смерти - сторону его сына. Сильвестр добросовестно выполнил порученное ему дело. Он переписал «Повесть временных лет» и дополнил ее несколькими вставками об отрицательных поступках Святополка. Так, Сильвестр ввел в «Повесть временных лет» под 1097 годом рассказ попа Василия об ослеплении Василька Ростиславича. Затем по-новому он изложил историю похода русских князей против половцев в 1103 году. Хотя этот поход возглавлялся Святополком, как старшим киевским князем, пером Сильвестра Святополк был отодвинут на второй план, а на первое место поставлен Владимир Мономах, действительно участвовавший в этом походе, но не руководивший им.

То, что эта версия не могла принадлежать Нестору, монаху Киево-Печерского монастыря, ясно из сопоставления с нею рассказа о том же самом походе, имеющегося в «Киево-Печерском патерике», идущем, вероятно, по традиции от самого Нестора. В рассказе «Патерика» Владимир Мономах даже не упомянут, а победа над половцами приписывается одному Святополку, который получил благословение перед походом от монахов Киево-Печерского монастыря.

Редактируя «Повесть временных лет» Нестора, Сильвестр не продолжил ее ни на один год, но выпустил указание на авторство киево-печерского монаха. Под тем же 1110 годом Сильвестр сделал такую приписку: «Игумен Сильвестр святого Михаила написах книгы си, летописець, надеяся от бога милость прияти при князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святого Михаила, в лето 6624 (1116) индикта 9. А иже чтеть книгы сия, то буди ми в молитвах». Поскольку редакция Сильвестра получила официальное признание, она легла в основу всего дальнейшего русского летописания и дошла до нас во множестве позднейших летописных списков. Несторовский же текст «Повести временных лет», оставшийся достоянием только киево-печерской традиции, до нас не дошел, хотя некоторые следы отличий этого текста от сильвестровской редакции сохранились, как уже сказано, в отдельных рассказах более позднего «Киево-Печерского патерика». В этом «Патерике» сохранилось и указание на Нестора, написавшего русский «летописец».

В 1118 году сильвестровская редакция «Повести временных лет» была продолжена, по-видимому, в связи с включением в нее написанного в этом году известного «Поучения Владимира Мономаха». По убедительному предположению М. Приселкова, дополнение сделал сын Владимира Мономаха Мстислав, находившийся тогда в Новгороде. Большой интерес среди этих дополнений представляют два рассказа о северных странах, слышанные автором в 1114 году, когда он присутствовал при закладке каменной стены в Ладоге. Ладожский посадник Павел рассказал ему о северных странах, находящихся за Югрою и Самоядью. Другой же рассказ об этих странах, слышанный автором от новгородца Гюряты Роговича, помещен под 1096 годом, с указанием, что он был услышан «прежи сих 4 лет». Так как оба рассказа тесно связаны между собой по содержанию, то слова «прежи сих 4 лет» следует отнести ко времени написания этой вставки в 1118 году, когда был услышан автором и первый рассказ.. Поскольку до нас не дошел подлинник рукописи Мстислава, а только ее позднейшие списки, то единственным объяснением получившейся путаницы может быть случайная перестановка листов оригинала, с которых потом делались эти списки. Такое предположение тем более допустимо, что в имеющихся списках под 1096 годом находится и «Поучение Владимира Мономаха», написанное не ранее 1117 года.

Летописи Лаврентьевская и Радзивилловская (в ее двух списках: Радзивилловском и Московском академическом) в своем начале имеют «Повесть временных лет», доведенную до 1110 г. с явно оборванным известием о появлении в Киеве огненного столба, после чего сразу же читается запись игумена Михайловского Выдубицкого монастыря (в Киеве) Сильвестра о том, что он в 1116г. «написах книгы си Летописець» во время княжения в Киеве Владимира Мономаха. Под 852 г. в тех же летописях приведен расчет годов русской истории, причем автор обещает довести изложение «Повести временных лет» до 1113г.: «тем же от смерти Святославля до смерти Ярославли лет 85, а от смерти Ярославли до смерти Святополчи лет 60». Из сопоставления этих данных можно вывести два положения: 1) что в Лаврентьевской и Радзивилловской летописях «Повесть временных лет» представлена не в первоначальной редакции, которая должна была доходить до 1113 г. и под этим годом, конечно, сообщать известие о смерти Святополка, и 2) что Сильвестр, вероятно, был только редактором первоначальной редакции и к руке его нужно отнести исключение из текста первоначальной редакции изложения 1111, 1112, 1113 годов.

Ряд наблюдений, о которых скажем ниже, как и древняя (XIII в.) литературная традиция, ведут нас к представлению о том, что автором этого произведения, т. е. первоначальной, не дошедшей до нас, редакции «Повести временных лет», был монах Киево-печерского монастыря Нестор. Значит, труд Нестора, который он закончил 1113 годом, был проредактирован начальником другого киевского монастыря в 1116 г. и только в этой редакции до нас сохранился. Вопрос о восстановлении первоначальной, Несторовой, редакции 1113 г., как и вопрос о степени и приемах переработки ее Сильвестром в 1116г., будут предметом нашего дальнейшего внимания. Сейчас же мы укажем, что Ипатьевская летопись (в ее двух основных списках: Ипатьевском и Хлебниковском) ведет нас к заключению, при сравнении ее текста «Повести временных лет» с текстом «Повести временных лет» Сильвестровской редакции, что, кроме редакции Сильвестра, в Киеве же в 1118 г. была составлена еще другая редакция, которая значительно переработала редакцию Сильвестра и, кажется, располагала при этом первоначальной редакцией Нестора 1113 г.

В самом деле, в Ипатьевской летописи изложение 1110 года не знает того неоконченного известия об огненном столбе в Киеве, какое мы находим в Лаврентьевской и Радзивилловской летописях; напротив, это известие в Ипатьевской летописи доведено до конца; во-вторых, в Ипатьевской летописи после 1110 г. идет изложение, по своему характеру и пространности вполне примыкающее к изложению до 1110 г., и только с 1118 г. начинается ряд кратких записей, дающих повод думать о том, что изложением 1117 г. окончился известный этап летописной работы в Киеве.

К этому можно привести и то наблюдение, что редактор этой новой редакции «Повести временных лет» сам указал на 1118 г. как год своей работы. Дело в том, что в числе других отличий этой редакции 1118 г. от редакции Сильвестра 1116 г. нужно указать на пополнение первоначального текста «Повести временных лет» сообщениями ладожских рассказов и преданий. Так, под 1114 г. летописатель к известию о закладе каменной стены в Ладоге сделал интересную приписку о каменном дожде, выпадающем близ Ладоги, и о северных странах, лежащих за Югрою и Самоядью. Приписку эту автор сделал в первом лице («пришедъшю ми в Ладогу, поведаша ми ладожане») и сослался в конце, как на «послухов», на Павла ладожского и всех ладожан. Под 1096 г. тот же летописатель сделал еще приписку о северных странах, где живет югра и самоядь, о загадочном народе, заключенном там в горах и ведущем с югрою меновую торговлю, указав, что все это ему рассказал со слов своего «отрока» Гюрята Рогович. В рассказе 1114 г. летописатель приводит ссылку из Хронографа, а в рассказе 1096 г. -из «Откровения Мефодия Патарского». Наконец, этот же летописатель в известный рассказ «Повести временных лет» о призвании Рюрика с братьями внес поправку о том, что Рюрик сначала сел княжить в Ладоге и только после смерти братьев пересел в новый город - Новгород.

В рассказе под 1096 г. о заклепанном в горах народе летописатель обронил указание, что сведения об этом народе он получил от Гюряты Роговича за четыре года пред этим («преже сих четырех лет»). Если мы вспомним, что в Ладоге летописатель был в 1114 г., то этот год будет за четырьмя годами от 1118 г., когда записал он рассказ в летопись.

Итак, когда в Киеве был составлен Нестором летописный свод под заглавием «Повесть временных лет», доводивший свое изложение до смерти киевского князя Святополка (1113 г.), то свод этот подвергся переработке Сильвестра в 1116 г., которая имела успех и заслонила от нас первоначальную, Несторову, редакцию. Затем через два года в Киеве же появилась новая редакция «Повести временных лет», продолженная до 1118 г.

§ 2. Наличие нескольких слоев в «Повести временных лет»{17}

Произведения нашей древней письменности с точки зрения текста могут быть изучаемы и разлагаемы на свои источники благодаря особому приему литературной работы тех веков, когда автор, используя труд предшественника по теме, не устранял в своих заимствованиях ни личного элемента, внесенного этим предшественником в свой труд, ни явных противоречий, иногда получавшихся при таком заимствовании. Это же мы видим и в приемах нашего древнего летописания.

Так, под 1044 г. во всех, конечно, редакциях «Повести временных лет» читалось сообщение, что в этом году были выкопаны из могил останки («кости») Ярополка и Олега Святославичей и «положены» в киевской церкви Богородицы, причем это известие оказывалось несогласованным с известием под 977 г., в котором, после описания гибели Олега Святославича, было сказано, что этого князя похоронили у города Вручего и «есть могила его и до сего дне у Вручего».

Из этой несогласованности известий 1044 и 977 гг. мы имеем полное основание заключить, что тот летописатель, который излагал предание о смерти Олега Святославовича, работал до 1044 г., т. к. не знал еще того, что останки Олега были выкопаны. Итак, на основании этого наблюдения мы в тексте «Повести временных лет» устанавливаем два слоя: первый был составлен до 1044 г., а второй после этого года. Разумеется, такое деление на слои весьма грубо, но как ориентировочное оно пока для нас достаточно.

Под тем же 1044 г. летописатель, сообщая о вступлении на стол Полоцкого княжества Всеслава Брячиславича, пустился в объяснение той черты этого нового полоцкого князя, которую назвал «немилостивостью на кровопролитие». Оказывается, кровожадность Всеслава происходит оттого, что он на себе носит, по указанию волхвов, «язвено», с которым на голове родился. И носить «язвено» волхвы советовали до самой смерти («до живота своего»), почему Всеслав носит его «и до сего дне на себе». А под 1101 г. в той же «Повести временных лет» читаем: «Преставися Всеслав, полоцкий князь, месяца априля в 14 день, в 9 час дне, в среду».

Значит, тот летописатель, который в сообщении 1044 г. еще не знал о смерти Всеслава, писал до 1101 г., и таким образом в «Повести временных лет» мы обнаруживаем еще новый слой, третий. Если первый автор работал до 1044 г., то второй от 1044 до 1101 г., а третий от 1101 г. до конца.

К этому присоединим ряд наблюдений над текстом «Повести временных лет», построенных на другом основании. Под 1106 г. летописатель отмечает смерть 90-летнего старца Яна, восхваляя его как весьма добродетельного человека, и при этом сообщает, что от этого старика «и аз многа словеса слышах, еже и вписах в летописаньи семь, от него же слышах». Отсюда следует, что многими рассказами Яна («много словеса») летописатель воспользовался для своего летописания, передавая их точно в своем изложении («от него же слышах»), причем эта манера внесения в повествование рассказов Яна была и у предшественников нашего летописателя, т. к. летописатель говорит: «от него же и аз многа словеса слышах». Разумеется, научной пытливости заявление летописателя под 1106 г. открывает любопытную задачу указать в материале «Повести временных лет» этот источник, т. е. записи тех или иных событий со слов Яна. Мы сейчас не можем войти во все подробности такого исследования, а остановимся на тех местах «Повести временных лет», где или упомянуто имя Яна, или излагается его рассказ с прямою на него ссылкою. Тема эта, кроме задачи изучения истории нашего раннейшего летописания, весьма драгоценна еще и потому, что дает нам биографию дружинника XI-XII вв. и тем вносит в скудный материал наших знаний о княжеской дружине Киевского государства весьма конкретные и яркие данные.

Ян был сыном в свое время знаменитого дружинника времени Ярослава Мудрого Вышаты, который в 1043 г. участвовал в последнем походе на Царьград и вместе с частью войск попал в греческий плен, в котором пробыл три года. Можно думать, что он был ослеплен греками вместе с другими участниками похода. Отмечу как ошибку попытку истолковать этого Вышату как сына Остромира, воеводы Новгородского, упомянутого в «Повести» под 1064 г., едва ли известного в Киеве. Вышата, отец Яна, был сверстником Остромира. Ян родился в 1016 г. и ему уже было 27 лет, когда состоялся поход в Царьград. В этом походе Ян не участвовал. Ранние годы его жизни и службы в составе княжеской дружины нам неизвестны. Под 1071 г. летописатель впервые приводит рассказ Яна о том, как он усмирял восстание волхвов в Белозерье. Туда Ян прибыл с юга со своею небольшою дружиною (12 отроков и поп) для сбора «полюдья» от князя Святослава. Определить точно год этого факта трудно, т. к. летописатель, приводя под 1071 годом ряд известий о волхвах, дает умышленно неопределенные указания на время, подчеркивая тем, что эти известия не относятся прямо к этому году: так, для первого известия он употребил выражение «В си же времена», а для второго (рассказ Яна) еще более расплывчатое: «Однажды» («единою»). Вероятнее всего, впрочем, думать, что эта поездка Яна относится ко времени после 1067 г., когда трое Ярославичей, заманив и арестовав семью полоцких князей, переделили свои владения в связи с захватом в свое обладание Полоцкого княжества. Старый текст этого рассказа Яна, сохраненный нам Лаврентьевскою летописью, не оставляет сомнения, что в этом Белозерском крае, где только что установилась власть Святослава Ярославича, Ян получил от князя зимний прокорм для себя и своей дружины и сбор «полюдья», почему Ян называет жителей Белозерья на языке Киева своими смердами и смердами его князя («выдайте волхва та семо, яко смерда еста моя и моего князя»), но волхвы, как известно, не признавали себя смердами Яна и требовали над собою суда князя. В это время Ян был 50-летний дружинник, мало известный в Киеве, т. к. служил у черниговского князя. В Киев он попал, как надо думать, вместе с Святославом черниговским, когда последний, изгнав вместе со Всеволодом Изяслава, овладел Киевом. После смерти Святослава в Киеве Ян удерживался здесь и после короткого княжения Изяслава оказывается при Всеволоде киевским дружинником самых первых рангов: в 1089 г., как мы точно знаем, он занимает пост киевского тысяцкого («воеводьство Кыевьскыя тысяща»). Этого зенита дружиннической службы Ян достиг к 70 годам жизни. Смерть Всеволода была концом служебной карьеры Яна, хотя еще и в последние годы жизни Всеволода, видимо, положение Яна пошатнулось. Указание летописи (несомненно со слов Яна), что Всеволод стал «любити смысл уных» дружинников и отодвигать «первых» (т. е. прежних), которые могли на это только негодовать, надо сопоставить с дальнейшим известием летописи (со слов того же Яна), что основным принципом построения киевской дружины нового князя Киева Святополка, севшего на стол после смерти Всеволода, был тот же набор и приближение юных и отстранение дружинников старых. Такое единомыслие в дружинном вопросе двух князей, представителей двух враждебных ветвей княжеского дома, представителей двух сменяющих друг друга поколений, нельзя, конечно, отнести к личному капризу их, как казалось это Яну, а проистекало из того, что условия жизни круто менялись и новые условия требовали новых исполнителей. Легко догадаться, сопоставляя этот факт с «Правдою» Ярославичей, что князья «Русской земли» переходили от сборов полюдья и даней к феодальной эксплуатации, что, конечно, существенно меняло весь строй жизни и князей и дружинников, из которых «первые» не умели и не могли приспособиться к условиям новой жизни, упрекая князей в том, что они «вирами и продажами» разоряют население, забыв о былых покорениях чужих земель как лучшем средстве содержания и себя, и дружины. Ян, как и все старики, срывал свой гнев на «юных» дружинниках тем, что в рассказе о заседаниях боярской думы Святополка (1093 г.) делил дружину (как, смягчая выражения Яна, записал летописец) на «смысленных» (т. е. стариков) и «несмысленных» (т. е. новых дружинников), но жизнь пошла своими путями, и Ян уходит в тень забвенья. В это время ему было под 80 лет, но он еще прожил до 1106 г. Смерть его прошла бы незамеченной, если бы не запись летописца, отметившего смерть его как одного из своих сотрудников по летописанию. И тот факт, что летописатель напоминал о нем читателю только как о безобидном старике и участнике исторической работы, показывает, насколько ушла жизнь вперед и насколько забылась вся прежняя служба и деятельность Яна. Умер он в Киеве, видимо, по-старому оставаясь только городским жителем, последним представителем времени «вассалитета без ленных отношений или ленов, составлявшихся из даней».

Легко заметить, читая изложение «Повести временных лет», что летописатели, трудившиеся в разное время над составлением ее текста, в упоминаниях тех или других лиц из княжеской дружины прибегали к пояснениям их для читателей указанием на занимаемые этими лицами должности: «кормилець и воевода» Ярослава Буды (1018 г.); «конюх Святополчь» Сновид; «овчюх Святополчь» торчин Беренди (1097 г.); «воевода» Святополка Путята (1097 г.) и т. п. Но иногда таких пояснений нет, что означает громкую известность данного лица в Киеве во время составления записи. Так, тот же Путята называется без указания на должность под 1100, 1104 гг., очевидно, как лицо слишком хорошо известное в Киеве. Так, в рассказе о мести Ольги за смерть мужа (945 г.), желая пояснить своим читателям, где был в то время «княжь двор», летописатель указывает, что на этом месте «ныне» двор Воротислава и Чудина, а крепость того времени была там, где «ныне двор Гордятин и Никифоров», не поясняя этих лиц, так как «дворы» их были хорошо известны каждому киевлянину. Тем любопытнее тогда для нас те случаи, когда упоминаемое лицо, как малоизвестное, поясняется родством с лицом всем известным. Например, два раза упоминая дружинника Изяслава Тукы (под 1068 и 1078 гг.), летописатель оба раза определяет его для читателя как брата «Чюдина».

Принимая это в соображение, мы не удивимся, что Яна тот летописатель, который с его слов записал об усмирении им волхвов в Белозерье под 1071 г., рекомендовал читателю как «сына Вышатина». Ян, как мы знаем, был не киевский, а черниговский дружинник, появившийся в Киеве только в 1073 г., где, очевидно, еще хорошо помнили отца Яна - воеводу Вышату. Также естественно, что тот летописатель, который вел записи за время воеводства в Киеве Яна, называл его без всяких пояснений (1091 г.), как и в первое время его заката (1093 г.). К моменту смерти Яна в 1106 г. его имя и прежняя роль были, как оказывается, столь прочно забыты, что тот летописатель, который отметил его смерть, счел нужным пояснить читателю, почему он упоминает об этой смерти: Ян был до известной степени участником летописания.

Если мы теперь прикинем полученный результат наших наблюдений к тем трем слоям «Повести временных лет», которые мы определили выше, то у нас получится некоторое разногласие с предыдущим. Тот летописатель, который под 1071 г. назвал Яна сыном Вышаты, не знал о последующей известности Яна в Киеве в конце 80-х и начале 90-х годов, когда можно было назвать Яна без всяких пояснений. А последний летописатель, который записал о смерти Яна, работал в такое время, когда имя Яна было забыто. Отсюда непременно выходит, что в составе «Повести временных лет» не три слоя, как мы сначала установили: до 1044 г.; от 1044 до 1101 г. и от 1101 г. до конца, а четыре: до 1044 г.; от 1044 до 80-х годов; от 80-х годов до 1101 г. и, наконец, от 1101 г. до конца.

Но тут сейчас же у нас возникает недоумение. Под 1043 г., в рассказе о последнем походе на Константинополь, летописатель назвал Вышату, воеводу Ярославова времени, определив его как отца Яна. Как это могло получиться? Ведь второй летописатель, работавший после 1044 г. до 80-х годов, назвал Яна как сына Вышаты, т. е. в это время хорошо помнили Вышату, а Яна знали еще мало. Как же могла получиться обратная запись, т. е. определение Вышаты как отца Яна, в первом пласте «Повести временных лет?» Внимательное рассмотрение рассказа о последнем походе Руси на Царьград не оставляет сомнения в том, что первоначально здесь не было упоминания Вышаты и всего эпизода с уходившими посуху домой войсками. Рассказ сообщал лишь о морском походе и его почетной неудаче. Значит, весь эпизод с выброшенными на берег войсками и их последующим ослеплением вставлен одним из последующих летописателей. Указание этого последующего на Вышату как отца Яна означает, что во время составления приписки в Киеве уже не знали имени Вышаты, но хорошо знали имя Яна, т. е. ведет нас к тому летописцу, который писал в 80-х и 90-х годах XI в., т. к. для летописца, работавшего до этих годов, как мы помним, Вышата был еще памятным лицом и им в рассказе о волхвах в Белозерье был определен тогда только что поселившийся в Киеве Ян.

§ 3. Восстановление текстов летописных памятников, предшествовавших и использованных «Повестью временных лет»

Определение четырех слов в составе «Повести временных лет», естественно, ведет к вопросу: возможно ли восстановить облик и текст этих предшествующих «Повести» трех слоев как летописных памятников? С именем А. А. Шахматова связана попытка дать ответ на поставленный выше вопрос, причем ответ этот дался А. А. Шахматову не сразу, что отразилось в названиях, усвоенных им для восстановления летописных текстов XI в.

В Новгородской I летописи младшей редакции, при сравнении ее с текстом «Повести временных лет», находим вначале до 1016 г. и потом в пределах 1053-1074 гг. текст летописи более древней, чем «Повесть», но близкий к последней. Изучение младшей редакции Новгородской I, которое дано будет ниже,{18} заставляет думать, что в числе источников, составивших в середине XV в. этот летописный свод, был использован Новгородский свод 1418 г., в котором и было впервые дано то слияние «Повести временных лет» с более древнею летописью, которое теперь мы находим в младшей редакции Новгородской I. Конечно, Новгородский свод 1418 г. не мог повлиять на составление «Повести временных лет», памятника начала XII в. Но и «Повесть временных лет» не могла повлиять на составление начального изложения Новгородского свода 1418г., потому что там мы не находим ни одной выписки из Амартола, ни одного договора Руси с греками, а так систематически сокращать текст «Повести», конечно, не смог бы ни один редактор древности. Заметим, например, что, согласно повествованию Новгородской I летописи младшей редакции, после Рюрика вступил на престол Игорь, сын его, у которого был воеводою Олег. В «Повести временных лет», как известно, Игорь после смерти Рюрика оказывается малолетним и за него правит князь Олег. Что Олег был самостоятельный князь, а не воевода Игоря, составителю «Повести» стало ясно из договора 911 г., заключенного Олегом с греками. Следовательно, включая договоры с греками в состав своего труда, автор «Повести» вынужден был перестроить изложение своего предшественника. Если бы теперь предположили, что повествование Новгородской I младшей редакции здесь является только сокращением «Повести», то нам было бы совершенно непонятно, почему при сокращении этом Олег получил титул воеводы и был разжалован от княжеского титула и самостоятельного княжения в Киеве.

Итак, ни Новгородская I младшей редакции не могла получить своего изложения из «Повести временных лет» путем сокращения, ни «Повесть», памятник начала XII в., - из Новгородской I, памятника XV в. Следовательно, и тот и другой тексты восходят к общему источнику, который А. А. Шахматов назвал Начальным сводом.

Имея от этого Начального свода два куска: начало до 1016 г. и изложение 1053-1074 гг., надо поставить перед собою вопрос, где же этот Начальный свод кончался. Он предшествовал «Повести» и был автором «Повести» использован, следовательно, определение его окончания должно совпасть с началом самостоятельной работы автора «Повести». А. А. Шахматов в определении окончания исходил из того любопытного предисловия, которым открывался Начальный свод. В этом предисловии автор противополагает древних русских князей и их дружину современности: те князья и дружинники не были алчны, не измышляли разных способов через судебные штрафы разорять население и самим обогащаться, а думали только об обороне Русской земли и содержали свою дружину за счет завоеваний, как и дружина думала только о славе князя и Русской земли. И эти князья и дружинники «расплодили были землю Русьскую». Вот за ненасытность современных князей и дружинников Бог и навел теперь на нас поганых, которые уже угнали скот наш, разорили села наши и имущество. Очевидно, что автор писал свое предисловие под свежим впечатлением большого половецкого разорения. Это дает нам право сопоставить это предисловие с описанием в «Повести» половецкого разорения 1093 г. и полагать, что этим описанием кончался Начальный свод.{19}

Что «Повесть временных лет», как и Начальный свод 1093 г. и предшествующий Начальному своду летописный текст, о котором скажем ниже, все были составлены в Печерском монастыре в Киеве, - в этом не может быть ни малейшего сомнения: настолько часто все три автора говорят по всякому поводу об этом монастыре и настолько ни с чем не пропорционально пространно о нем говорят. Сопоставляя поэтому с Начальным сводом рассказ Печерского Патерика (XIII в.) о резком осуждении только что вступившего на киевский стол Святополка игуменом Печерского монастыря Иваном за корыстолюбие и насилие, мы вправе сделать предположение, что автором Начального свода 1093 г. был этот игумен Иван.

Итак, в основе «Повести временных лет» Нестором был положен Начальный свод 1093 г. игумена Ивана, а, следовательно, часть «Повести» от 1093 г. до 1113 г. была самостоятельною работою Нестора. Восстанавливая Начальный свод 1093 г. из обработки его Нестором, мы для изложения 1016-1052 гг. и 1074-1093 гг. можем это делать только путем приложения тех общих соображений о приемах этой обработки, которые мы получаем из изучения этих приемов в части до 1016 г. и между 1052-1074 гг., где перед нами и подлинный текст Начального свода (в Новгородской I младшей редакции), и подлинный текст «Повести временных лет».

Углубляясь в изучение Начального свода 1093 г., нельзя не обратить внимание на весьма искусственное построение изложения в нем хода событий, приведших к крещению Владимира в конце X в. Под 986 г. сообщалось о приходе к Владимиру представителей разных вер, предлагавших князю принять их веру. Все представители эти говорят весьма краткие речи, и всем им Владимир так же кратко указывает на причину, по которой он не может принять их веры. Затем выступает с речью греческий «философ», который говорит пространнейшую речь и в конце показывает Владимиру картину «страшного суда». Владимир говорит, что ему бы хотелось быть на этом суде с праведниками. «Философ» обещает это Владимиру, если он крестится. Если прикинуть соотношение речи «философа» с речами предыдущих по изложению представителей вер, то на всех этих представителей отведено (по печатному изданию) неполных две страницы текста, а на речь «философа» -16 страниц. И этот объем речи «философа», и заключительный разговор с ним Владимира вызывает у читателя ожидание того, что Владимир на это предложение представителя греческой веры ответит согласием. Но, к удивлению, Владимир не отвечает «философу» ни согласием, ни отказом, а оттягивает ответ, хотя в сердце своем уже и решил вопрос: «Володимер же положи на сердци своем, рек: пожду еще мало, хотя испытати о всех верах». И под следующим 987 г. в Начальном своде изложено это испытание вер. Избранные Владимиром мужи объезжают соответствующие страны и, вернувшись, заявляют, что греческий культ лучший из всех («есть служба их паче всех стран»). Мы не будем останавливаться над нелепостью этого рассказа, в котором основная тема повествования 986 г. (об истинности вер) подменена вопросом о том, чей культ лучше всех, а обратимся к его заключительной части. Казалось бы, если речь философа уже убедила Владимира, то доклад мужей о том, что греческий культ - лучший из всех, должен окончательно убедить Владимира, т. е. ожидаем в заключении рассказа описания крещения, но на деле Владимир лишь задает боярам вопрос о том, где же принять крещение. На этот странный вопрос бояре отвечают туманно: «где ти любо». Затем под 988 г. идет известный рассказ, как Владимир взял Корсунь и потребовал у греков сестру императоров в жены. Так как согласие императоров было дано под условием окрещения Владимира, то он это и сделал.

Невольно возникает предположение, что в этих повествованиях, Начального свода под 986, 987 и 988 гг. мы имеем дело с весьма искусственным построением, вызванным желанием крещение Владимира связать с походом на Корсунь и оттянуть это событие от действительного года его совершения - 986 г. - к году Корсунского похода - 988 г. А. А. Шахматов, предприняв для выяснения этого вопроса изучение всех «житий» Владимира, установил внелетописное существование рассказа о крещении Владимира в Корсуни, послужившего материалом для автора Начального свода. Он назвал этот внелетописный рассказ Корсунской легендою и сделал опыт его реконструкции, опираясь в основе на т. наз. «Житие Владимира особого состава» (в Плигинском сборнике). Отсюда можно смело думать, что в том летописном тексте, который предшествовал Начальному своду, крещение Владимира было изложено после речи философа, а поход на Корсунь был описан под 988 г. как поход Владимира-христианина.

Именно такая конструкция этого древнего летописного памятника для указанных годов подтвердилась тем кратким извлечением из него, которое указал А. А. Шахматов в «Памяти и похвале князю рускому Володимеру, како крестися Володимер и дети своя крести и всю землю Рускую от конца и до конца, и како крестися баба Володимерова Олга преже Володимера. Списано Ияковом мнихом». Памятник этот, сложный по составу, имеет в себе летописные заметки, входившие в состав древнего вида этого памятника, которые, как и сам памятник, умалчивают о крещении Владимира в Корсуни, т. е. еще не знают Корсунской легенды.

Если все летописные заметки «Памяти и похвалы» мниха Иакова мы расположим в хронологическом порядке, то получим краткое изложение из очевидно более обширного летописного повествования. Приведем эти заметки полностью: «И седе [Володимер] на месте отьца своего Святослава и деда своего Игоря. А Святослава кънязя Печенези убиша. А Яропълк седяше Кыеве на месте отьца своего Святослава. И Ольгу идущю с вои у Вьруча града, мост ся обломи с вои, и удавиша Ольга в гребли. А Яропълка убиша Кыеве мужие Володимерови. И седе Кыеве кънязь Володимер в осмое лето по сьмьрте отьца своего Святослава, месяца июня в 11, в лето 6486. Крьсти же ся кънязь Володимер в 10-е лето по убиении брата своего Яропълка. И каяшеся и плакашеся блаженыи кънязь Володимер вьсего того, елико сътвори в поганьстве, не зная Бога. По святем же крьщении пожи блаженыи кънязь Володимер 28 лет. На другое лето по крьщении к порогам ходи. На третие Кърсунь город възя. На четвьртое лето Переяславль заложи. В девятое лето десятину блаженый христолюбивый кънязь Володимер въда цьркъви святей Богородици и от имения своего. О томь бо и сам Господь рече: идеже есть съкровище ваше, ту и сьрдьце ваше будеть. И усъпе с миромь месяца июля в 15 дьнь, в лето 6523 о Христе Иисусе, Господе нашемъ».

Несомненно то, что эта летопись, давшая приведенные заметки, существенно отличалась от Начального свода. Она сообщала факты, которых нет в Начальном своде (ср. поход Владимира на второе лето после крещения к порогам) или которые были в последнем изложены иначе (поход на Корсунь указан без связи с крещением), и давала хронологические определения, расходящиеся с определениями Начального свода: крещение эта древняя летопись относила за 28 лет до смерти Владимира, т. е. к 986 г. (а Начальный свод - к 988 г.); взятие Корсуня - на третье лето после крещения, т. е. к 989 г. (в Начальном своде к 988 г.), и др.

Опираясь частью на эти летописные записи и изучая их соотношение к Начальному своду, извлекая из Начального свода все вставки и дополнения, которые осложняют и затемняют первоначальное изложение, мы путем этих приемов можем сделать попытку восстановить текст этого древнейшего нашего летописного свода, который А. А. Шахматов предложил называть Древнейшим сводом.

Где же искать окончание Древнейшего свода? Изучая ориентировочно пласты в составе «Повести временных лет», мы определили первый слой как не доходящий до 1044 г. А. А. Шахматов, уточняя это наблюдение, предлагает считать последнею статьею Древнейшего свода обширную статью 1037 г.,{20} где сообщено о постройке Ярославом в Киеве новой крепости, более обширной, чем прежняя, и целого ряда каменных церквей во главе с «митрополией» - киевскою «Софьею», после чего помещена обширная похвала Ярославу как распространителю христианства. Последующие краткие записи 1038-1043 гг. А. А. Шахматов считает приписками к этому Древнейшему своду.

Итак, мы знаем, что текст Начального свода 1093 г. и текст Древнейшего свода 1037 г. до известной степени могут быть восстановлены из текста «Повести временных лет» с привлечением ряда других текстов (отрывки Начального свода в Новгородской I летописи младшей редакции, заметки из Древнейшего свода в «Памяти и похвале» и других). Но мы ориентировочно получили указание, что между Древнейшим сводом 1037 г. и Начальным сводом 1093 г. был еще один момент летописной работы в Киеве, второй слой, между 1044 г. и 80-ми годами XI в. Можно ли поставить вопрос о его выявлении из текста «Повести временных лет»?

А. А. Шахматов обратил внимание, что с 1061 г. можно наблюдать в тексте Начального свода новый прием летописания: записи текущих событий, ведение летописца. В самом деле, до этого года мы не встречаем точных дат событий (т. е. указаний, кроме года, месяца и дня), которые бы относились к событиям нецерковным. Это означает, конечно, что составитель Древнейшего свода писал свой труд, частью основываясь на церковных письменных памятниках (откуда брал даты смерти Ольги, Владимира и др.), частью на припоминаниях (когда не сообщал точных дат), т. е. не имел в числе источников какого-либо своевременно составляющегося летописца.

Под 1061 г. летописатель, сообщая о поражении Всеволода от половцев, указывает, что событие это произошло 2 февраля. Затем идут записи событий опять, как и раньше того, без точных хронологических дат (1063 г. смерть Судислава в Киеве; под 1064 г. бегство в Тмуторокань Ростислава; под 1065 г. поход Святослава на Ростислава в Тмуторокань, начало военных действий Всеслава Полоцкого, появление кометы, извлечение рыбаками из Сетомли детища - урода, солнечное затмение), но с явным указанием на их запись по припоминанию: «в си же времена», «пред сим же временем». Под 1066 г. сообщено о смерти Ростислава в Тмуторокани опять с точною датою (3 февраля); под 1067 г. - поход Ярославичей и битва их на Немиге с Всеславом, отмеченная 3 марта; захват Всеслава Ярославичами опять отмечен точною датою 10 июля. Под 1068 г. сообщено о страшном поражении Ярославичей от половцев и о волнениях в Киеве, определенных днем 15 сентября.

Из этого обзора записей с точными датами, если возвести их к перу одного автора, инициатора этого приема своевременных записей с точными датами, выходит, что автор начал свои записывания в Киеве (1061 г.), потом вел их в Тмуторокани (1066 г.), затем опять вне Тмуторокани (1067 г.), хотя, может быть, и в Киеве, где следили, конечно, за военными событиями в Полоцком княжестве, а в 1068 г. уже наверное в Киеве. Этот ряд наблюдений, - при общем наблюдении, что авторы летописных сводов, работавшие после Древнейшего свода, были из состава Печерского монастыря в Киеве, - позволил А. А. Шахматову обратиться к выяснению того лица из числа монахов этого монастыря, которое могло бы в это время отлучаться из монастыря в Тмуторокань. В «Житии Феодосия», известном сочинении Нестора конца XI в., рассказано, что монах Никон, сотрудник Феодосия и Антония по создании Печерского монастыря, вынужден был в начале февраля 1061 г. бежать от гнева князя Изяслава в Тмуторокань. Там Никон пробыл по крайней мере до февраля 1066 г. (почему мы имеем дату 3 февраля, как день смерти Ростислава в Тмуторокани) и затем прибыл в Чернигов, чтобы просить у черниговского князя Святослава об отпуске сына его Глеба на стол Тмуторокани. Но Святослав был в походе против Всеслава. Поджидая его, Никон, вероятно, проживал в Киеве (отсюда точные даты битвы на Немиге и захвата Всеслава) и обещал монахам Печерского монастыря, что по водворении в Тмуторокани Глеба и по устройстве своих там дел, он вернется в Печерский монастырь. Это он и исполнил, почему киевские волнения 1068 г. он описал лично и снабдил точною датою.

Итак, мы можем говорить, что с 60-х годов Никон, монах Печерского монастыря, начинает накапливать материалы для летописной работы, отмечая в них своевременно интересовавшие его события, происходившие там, где он был. Вернувшись в Киев в 1068 г. и здесь теперь проживая, он мог работать над задуманною летописною работою, и нам надлежит теперь решить вопрос, какое время охватывала его летописная работа, в основу которой был положен Древнейший свод 1037 г. с приписками до 1043 г. включительно.

В «Житии Феодосия» Нестор сообщает, что, когда Святослав и Всеволод изгнали Изяслава и в Киеве водворился Святослав, Печерский монастырь выступил против нового киевского князя, порицая борьбу между князьями как нарушение заветов Ярослава. В результате столкновения монастыря со Святославом Никон должен был покинуть Киев и уехать вновь в Тмуторокань. Легко заметить, что известие о смерти Ярослава, изложенное под 1054 г., сопровождается якобы его предсмертным завещанием детям, в котором выражена именно эта мысль о братской любви между князьями и о покорении князей киевскому князю, в отца место. Отсюда можно думать, что работа Никона непременно охватывала 1054-1073 гг., т. к. 22 марта этого последнего года Святослав вступил в Киев и Никону скоро пришлось уехать. Можно уверенно думать, что Никон уехал до 7 мая этого же 1073 г., т. к. в летописании осталось незаписанным известие о смерти одного из основателей Печерского монастыря и давнего сотрудника Никона - Антония, случившейся в этот день.

Просматривая известия 1043-1054 гг., легко усмотреть, что все они могли быть включены Никоном в свою работу, задуманную как продолжение и пополнение Древнейшего свода, по припоминанию, а статья 1051 г. о начале Печерского монастыря взята даже из отдельно существовавшего литературного произведения.

Итак, работа Никона была продолжением Древнейшего свода 1037 г., доведенным до 1073 г., и, кроме того, пополнением его теми южными тмутороканскими сказаниями и песнями, которые вынес оттуда Никон. Но об этой стороне его работы, как и о политических моментах ее и общей политической установке, мы будем говорить ниже.

Восстановление труда Никона в пределах 1044-1073 гг., как ясно из вышесказанного, возможно из состава Начального свода 1093 г. путем удаления тех вставок и переработок, которые в этот труд Никона мог внести игумен Иван, а в пределах до 1044 г. труд Никона представлял собою Древнейший свод с пополнениями Никона, отмеченными общим, так сказать, географическим признаком: все они были взяты из сказаний и песен, которые Никон узнал в Тмуторокани.

Изложив в самых общих чертах те возможности, на основании которых восстанавливается текст Древнейшего свода 1037 г., свода 1073 г. Никона, Начального свода 1093 г., мы можем приступить к изложению начальной истории нашего летописания, отсылая читателей для детального ознакомления с вопросами реконструкции текста всех вышеперечисленных летописных памятников к двум трудам А. А. Шахматова: «Разыскания о древнейших русских летописных сводах» (1908 г.) и «Повесть временных лет», т. 1 (1916 г.). В первом из названных трудов А. А. Шахматов, кроме теоретических рассуждений, дает в итоге реконструированный текст Древнейшего свода в редакции 1073 г., т. е. текст Печерского свода Никона, с указанием типографским путем двух частей его, слитых вместе: текста Древнейшего свода и текста пополнений и продолжения его, восходящих к перу Никона. А во второй работе предложена реконструкция обеих редакций «Повести временных лет» (т. е. Сильвестровской 1116 и Киевской 1118 г.), причем особо крупным шрифтом в их тексте выделен текст Начального свода 1093 г., с отнесением в «Приложение» тех кусков Начального свода, которые были Нестором исключены при его обработке.

Таким образом, мы в этих трудах А. А. Шахматова имеем восстановленные тексты всех тех летописных сводов, о которых говорилось выше, за исключением первой (Несторовой) редакции «Повести временных лет».

§ 4. Древнейший свод 1037 г.

Первый слой, лежащий в основе «Повести временных лет», названный А. А. Шахматовым Древнейшим сводом, конечно, весьма затруднительно восстановить со всею бесспорностью из-под последующих наслоений и перередактирований и в 1073 г., и в 1093 г., и в 1113 г. Нет ничего удивительного поэтому в том, что А. А. Шахматов дал в реконструкции не текст этого Древнейшего свода, а последующий за ним момент летописной работы в Киеве - текст свода 1073 г., выделив особым шрифтом текст Древнейшего свода. Разлагая текст свода 1073 г. на Древнейший свод 1037 г. и обработку и вставки в него редактора 1073 г., А. А. Шахматов руководился или литературными соображениями, или соображениями, извлеченными из биографии автора 1073 г. Мы к этим соображениям должны прибавить критерий политических суждений авторов и Древнейшего свода 1037 г. и свода 1073 г. и в связи с этим внести ряд поправок в группировку текста по этим двум сводам, считая такой критерий не только законным, но гораздо более вероятным. В чем будут заключаться наши поправки к выводам А. А. Шахматова о тексте Древнейшего свода, об этом скажем несколько ниже.

А. А. Шахматов выставил положение, что составление Древнейшего свода было предпринято при митрополичьей кафедре, основанной в 1037 г. в Киеве{21} . Это совершенно верное положение нужно подкрепить тем указанием, что обычай византийской церковной администрации требовал при открытии новой кафедры, епископской или митрополичьей, составлять по этому случаю записку исторического характера о причинах, месте и лицах этого события для делопроизводства патриаршего синода в Константинополе. Несомненно, новому «русскому» митрополиту, прибывшему в Киев из Византии, и пришлось озаботиться составлением такого рода записки, которая, поскольку дело шло о новой митрополии Империи у народа, имевшего свой политический уклад и только вступившего в военный союз и «игемонию» Империи, -должна была превратиться в краткий исторический очерк исторических судеб этого молодого политического образования. Конечно, то лицо, которое составляло эту историческую записку, хорошо знало язык, народ и страну, но отражало в своем изложении точку зрения митрополии, т. е. греческого учреждения, претендующего на руководство новою страною.

Какими источниками располагал составитель для своего труда? Главным источником для него были песни и былины, своеобразно, но достаточно верно передававшие старину; для более позднего времени (после крещения Владимира) источником были рассказы и предания, полученный составителем от своих современников. Второстепенным источником автору служили письменные документы и повествования: какая-то болгарская летопись, церковные рассказы о жизни («жития») Ольги; варягов, убитых в Киеве при установлении там Владимиром человеческих жертв богам; самого Владимира и, наконец, записи о Борисе и Глебе, которые, вероятно, были составлены в Вышгороде при той церкви, где были сохраняемы их трупы.

Не задаваясь целью дать летопись, т. е. изложение, расположенное по годам, автор до года крещения Владимира дал лишь несколько дат, извлеченных из письменных источников, а от года смерти Владимира вел рассказ, считая годы от этого события.

Русскую историю Древнейший свод начинал изложением старой легенды о водворении среди днепровских полян местного княжеского рода, происходящего от Кия с братьями. Последними представителями этого княжеского рода были в Киеве Аскольд и Дир, у которых власть вырвал новгородский князь Олег. Новгородцы, т. е. «словене, кривичи и меря» еще до водворения там Олега были в варяжском подчинении. Взяв Киев, Олег перенес туда свою резиденцию и «оттоле прозвашася Русию». По народным песням автор рассказывал о походах Олега и о походе его на Царьгород, после чего Олег уходит через Новгород за море, на свою родину, где находит смерть от укуса змеи. Новая династия в Киеве пошла от Игоря, о происхождении которого и о водворении в Киеве автор Древнейшего свода ничего не сообщал. Игорь трудился главным образом над распространением пределов Киевского государства и над покорением древлян и угличей. Он погибает от древлянской расправы. За малолетством Святослава, сына Игоря, правит жена Игоря Ольга. Опираясь здесь впервые на письменный источник, автор Древнейшего свода весьма пространно излагал поездку Ольги в Царьград и ее там крещение, а несколько ниже, по этому же источнику, подробно описывал ее смерть и погребение, давая точные даты этих событий: 6463 и 6477 гг. По народным песням была дана и знаменитая характеристика Святослава, рассказ о его походах и гибели, причем проводилась весьма отчетливо мысль, что гибель от печенегов была послана Святославу за то, что он не слушал своей матери, настоятельно советовавшей ему принять христианство. Конечно, этот церковный мотив должен был закрыть от читателя соблазнительные мысли о том, кто мог направить печенежскую руку на Святослава. К греческой руке надо отнести еще и другой мотив - насмешки над завоевательными стремлениями Святослава: «Чюжея земля ищеши и блюдеши, а своея ся охабив». Изложив междоусобие сыновей Святослава, закончившееся победой и единовластием того побочного сына Святослава, который владел Новгородом, автор давал точную дату вступления Владимира в Киев, взяв ее из письменного источника - сказания об убийстве одного варяга и его сына киевлянами, желавшими осуществить в Киеве культ человеческих жертвоприношений. Изложив успехи Владимира в деле покорения соседних племен и в походах на враждебных соседей (вятичи, ятвяги, радимичи, болгары), составитель Древнейшего свода весьма остроумно и осторожно вместо рассказа о действительном ходе дел, приведших к крещению Владимира и бояр, поместил свою, в литературном отношении хорошо выполненную, переделку болгарского сказания о крещении болгарского князя Бориса после убедившей его длинной речи греческого «философа» Кирилла. В следующем году шло изложение, теперь для нас уже невосстановимое, крещения всей «Русской земли» и об истреблении идолов. После этого все повест-

вование переходило в летописание, т. е. изложение событий по годам, которым счет велся от года крещения. Так, на второе лето по крещении Владимир ходил походом к порогам, на третье лето - на Корсунь. Точными датами из 28 лет жизни Владимира после крещения Древнейший свод отмечал лишь окончание постройки и освящение Десятинной церкви (6503 г.) и смерть князя. Нельзя сомневаться, что первая дата была извлечена из грамоты, данной Владимиром Десятинной церкви, а вторая из «жития» Владимира. По письменному источнику излагалась затем борьба сыновей Владимира, гибель от руки Святополка братьев Бориса и Глеба и победа Ярослава. Затем сообщалось о выступлении Мстислава из Тмуторокани, борьбе с ним Ярослава и киян и разделе «Русской земли» между ними по Днепру. События княжения Ярослава были собраны, конечно, по припоминанию, еще живому и отчетливому ко времени составления свода, причем составитель, исходя из этого изложения, возвращался к прежнему для пополнений. Так, сообщая под 6539 г., что Ярослав и Мстислав походом на ляхов вернули («заяста опять») Червенские города, автор, узнав, что впервые они были завоеваны Владимиром, прикинул от 6539 г. 50 лет, и под 6489 г. записал, что в этот год Владимир ходил на ляхов, захватил Червенские города «иже суть и до сего дне под Русью». Рассказав о смерти Мстислава и весьма туманно о том, что власть Мстислава всю взял Ярослав «и быть самовластець Русьстей земли», затем об отражении Ярославом с заморскими вспомогательными войсками напора печенегов, под 6545 (1037) г. автор сообщал о построении Ярославом в Киеве новых стен, церквей и монастырей, особо выделяя постройку «митрополии», т. е. сейчас еще существующей знаменитой своими фресками и мозаикою киевской «Софии», как начало действительного распространения на Руси истинной, с точки зрения составителя, греческой христианской веры и достойной в этом аспекте работы церковников. Похвалою Ярославу заканчивалась вся эта большая статья, к которой позднее были сделаны две приписки: под 1039 г. упомянуто об освящении этой киевской «Софии» (т. е. об окончании постройки), а под 1043 г. изложен поход на Константинополь новгородского Владимира, сына Ярослава, окончившийся, правда, неудачею из-за бури, но последняя не помешала, однако, Владимиру разбить высланный императором флот.

Можно отметить в этом первом очерке русской истории ряд существенных сторон, характерных для автора. Прежде всего он умышленно не пожелал рассказать о действительном ходе событий, приведшем к крещению Владимира; мало того, он не пожелал рассказать и о том, как же была устроена церковь в Киевском государстве после крещения и до устройства греческой митрополии в 1037 г. Обходя все это молчанием, автор упорно настаивает на том, что христианская вера в «Русской земле» стала распространяться только с 1037 г. Такая явная тенденция свидетельствует, конечно, о том, что греческая церковная власть не желала останавливаться на том обидном для нее обстоятельстве, что, крестившись от греков, Владимир не устроил в Руси греческого церковного управления. Но кроме церковно-политической тенденции можно усмотреть и весьма пренебрежительное отношение грека к тому народу, историю которого он излагает, что вытекало из общих исторических воззрений византийцев, по которым только Империи второго Рима принадлежит во всем мире устрояющая роль, а всем остальным народам нужно только подчиняться Империи. Обратим сейчас же внимание на два момента в конструкции русской истории у автора Древнейшего свода, которые потом подвергнутся перетолкованиям. Во-первых, Аскольд и Дир - князья из рода Кия; а во-вторых, новгородцами названы: словене, кривичи и меря, т. е. не упомянуты те финские племена, которые, как можно думать, действительно входили в политический союз со словенами, а названа меря как, вероятно, в этот союз не входившая. Это значит, что меря - Ростово-Суздальский край - несомненно входила уже в состав Киевского государства во время составления Древнейшего свода, а южный автор плохо знал положение дел на севере, где Ростово-Суздальский край никогда не назывался «новгородцами».

Приписка к Древнейшему своду, сделанная под 1043 г., как мы уже знаем, сообщала о неудачном походе русских на Византию. Тон этой приписки совершенно противоречит Древнейшему своду, так как из явной русской неудачи автор приписки делает приемлемое для русского читателя изложение: буря разбила русский флот; император посылает свои военные корабли добить русских; Владимир принимает бой, побеждает греков и спокойно возвращается домой. Такое изложение приписки объясняется, конечно, тем, что войне предшествовал разрыв, митрополит-грек уехал из Киева и теперь митрополией ведали русские люди, перу которых и принадлежит приписка. Надо припомнить, что разрыв с греками продолжался в церковных отношениях довольно долго (мир был заключен в 1046 г.), и в 1051 г. Ярослав задумал поставить на митрополию русского человека Иллариона.

§ 5. Переводы греческих хроник

В связи с устройством в Киеве греческой митрополии в 1037 г. Ярослав, как сообщал Древнейший свод, «собра писце многы и прекладаше от Грек на Словеньское письмо и списаша книгы многы... положи в св. Софьи, юже созда сам». Трудно не думать, что в числе этих многих книг были и книги исторического содержания. Конечно, выбор книг к переводу в этом случае определялся не русскою стороною, а соображениями руководства со стороны «русского митрополита», присланного из Царяграда. Интересы этой опеки для указания русским их политического положения в отношении к Империи, несомненно, требовали от митрополита ознакомить свою новую «паству» с историею человечества и Империи, поскольку эта историческая концепция Византии была самым тесным образом связана с церковным мировоззрением и делала византийские политические грезы о едином мировом государстве частью их церковного учения. Такую византийскую историческую концепцию излагали наивно-отчетливо многочисленные византийские «хроники», т. е. исторические сочинения, написанные для широкого читателя. На них, естественно, и остановился выбор. Несомненно, что считалось малополезным, а для престижа Империи прямо недопустимым делать переводы тех немалочисленных византийских исторических сочинений, которые составлялись особыми придворными историографами для верхушки феодального класса Империи - двора, высших светских и церковных феодалов. Там можно было прочитать о многих темных сторонах жизни и деятельности того или другого императора или патриарха, о пороках и недостатках высших лиц Империи и всего высшего общества - словом, от чего естественно хотелось уберечь внимание новых читателей и тем предотвратить их вероятную злорадную оценку византийской государственной практики в ее расхождении с весьма возвышенною византийскою теориею. И мы не знаем ни одного перевода подобных исторических сочинений за все долгое время греческой над нами «игемонии», хотя и имеем в одном типе построения летописца XIII в. форму, явно заимствованную от этих византийских исторических сочинений.

Хроники, на которых остановился выбор митрополита для перевода их на русский язык, излагали историю человечества от начала мира до своего времени составления с церковной точки зрения, т. е. сначала излагали историю человечества как приготовление к «пришествию Иисуса», а затем как создание единого христианского вселенского царства - «Рима», которому наследуют византийские греки, как второй Рим, ввиду измены истинной вере со стороны первого Рима; «второму Риму» суждено вернуть человечеству утраченный единый политический облик. Эта византийская историческая концепция рассматривала историю человечества, выделяя из него лишь те народы, которые были призваны сначала подготовить, а потом и осуществить единое христианское государство, и обходя молчанием или ограничиваясь только упоминанием вскользь других народов, которые в прошлом не имели отношения к этому стволу всемирно-исторической панорамы и которым в настоящем оставалась скромная доля: или добровольно отдать себя под вселенскую руку императора, или ожидать неизбежного привода под эту императорскую руку.

Относительно двух византийских хроник - Георгия Синкелла и Георгия Амартола - мы имеем полное основание думать, что их перевод относится к переводческой деятельности Ярослава в 40-х годах XI в. в Киеве. Несомненный успех распространения, который имел у нас перевод хроники Г. Амартола и который сказался в отражениях этой хроники в других наших исторических компиляциях, свидетельствует о том, что митрополия всегда рекомендовала это чтение, вводящее читателей в должное понимание мировой концепции «второго Рима».

Георгий Грешник (Амартол) - хронист IX в. Он довел свой труд только до 864 г. В X в. труд Амартола был пополнен заимствованием из хроники Симеона Логофета, который свое изложение доводил уже ДО 948 г., т. е. кончал описанием царствования императора Романа.

В таком дополненном виде, т. е. от начала мира до середины X в., хроника эта под именем хроники Георгия Амартола была переведена у нас при Ярославе.

Обширная по своему размеру, хроника Г. Амартола по содержанию распадалась на две части: одну составляли собственно исторические повествования, а другую - по их поводу благочестивые и назидательные рассуждения составителя. Если принять в соображение, что перевод этих рассуждений составителя был сделан весьма близко к греческому подлиннику с прямым насилием над славянским синтаксисом, что ставило русского читателя в позу почтительного недоумения, то мы поймем причину появления русской обработки этой хроники, которая опустила все эти рассуждения и даже сократила несколько исторические повествования.

Такая обработка хроники Г. Амартола прямо до нас не дошла, но может быть представлена по своим отражениям в исторических памятниках русской письменности. Называлась эта обработка «Хронографом по великому изложению»{22} (где под «великим изложением» подразумевалась полная хроника Г. Амартола), и имела она ту - против полного Амартола - особенность, что вводила хронологические даты от начала мира, тогда как полный Амартол вел счет по индиктам. Оканчиваясь, так же как и полный Амартол, на царствовании императора Романа, «Хронограф по великому изложению» увеличивал, однако, количество исторических известий о Руси (т. е. известий о нападениях Руси на Царьград при императорах Михаиле и Романе).

§ 6. Оригинальные и переводные исторические сочинения до 1037 г.

Греческие церковники, водворившиеся на Руси с 1037 г., несомненно сознательно встали во враждебное отношение к предшествовавшему периоду русской христианской жизни от Владимира Святославича до Ярослава, охватывавшему почти полвека и, конечно, имевшему и своих церковников, и свою письменность. Этим объясняется то печальное обстоятельство, что только весьма неясно можно представить себе историю этого раннейшего периода нашей письменности, от которого сохранились до нас лишь косвенные данные. Все же можно думать, что исторические сочинения как переводные, так и оригинальные, в тот период у нас уже были, уцелев лишь в компиляциях или отражениях в позднейших памятниках нашей письменности. Так, из анализа источников Древнейшего свода 1037 г. устанавливается наличие оригинальных исторических произведений житийного характера (о княгине Ольге, о варягах-мучениках и др.), восходящих к догреческой поре нашего церковного устройства; так, из знакомства с историческою компиляциею, составленною у нас, вероятно, вскоре после перевода хроники Г. Амартола и теперь известною под названием Еллинского летописца первой редакции, можно предполагать о существовании у нас, до водворения греческой митрополии, переводной (в Болгарии) хроники Иоанна Малалы (ритора) Антиохийского. Малала излагал историю человечества от начала мира до 60-х годов VI века; его последняя, 19-я, книга посвящена времени Юстиниана. Передавая простонародным языком груду разрозненных, но занимательных рассказов, в которых византийской истории отводилось даже сравнительно немного места, но где много отводилось места древнегреческой (языческой) истории и мифологии, Малала не столько стремился поучать читателя своим церковно-историческим построением, сколько увлечь и захватить обилием и пестротою светского языческого элемента. Как слишком соблазнительная и неполезная, хроника И. Малалы, как нужно думать, была устранена у нас позднее из обращения греческою рукою и укрылась только в особой компилятивной обработке. Компиляция эта, как только что было указано, называется обычно Еллинским летописцем первой редакции, хотя неизвестный составитель назвал свой труд Еллинским и Римским летописцем, где под Еллинским (языческим) летописцем разумел хронику И. Малалы, а под Римским - хронику Г. Амартола. В существе, действительно, этими двумя хрониками исчерпывается все содержание компиляции, только в начале привлекающей несколько заимствований из библейских книг и апокрифов.

§ 7. Свод 1073 г. Никона{23}

Второй и третий слои «Повести временных лет», т. е. свод Никона 1073 г. и свод Ивана 1093 г. представляют собой совсем особый интерес и вызывают к себе наше внимание потому, что оба они не являются летописными работами того или иного правящего верха (митрополии, князя), а отражают точку зрения управляемых, весьма, как увидим, резко критикующих своих управителей.

Оба этих летописных свода вышли из стен Киевского Печерского монастыря, который долгое время не был княжеским монастырем, хотя и умел получать от киевских князей щедрые подарки (Изяслав и Святослав как киевские князья дарили землю). Если собрать все наблюдения о политическом направлении, которое занял монастырь с первых же годов своего процветания, то можно полагать, что монастырь стоял на отрицательном толковании необходимости русско-византийского военного союза и власти над русскою церковью митрополита-грека, очевидно, считая возможным иные отношения с половецкою степью, и осуждал начавшуюся в это время перестройку княжеского и дружинного положения в стране, когда князья перестали «примучивать» окрестные племена, кормя тем дружину, и перешли к феодальной эксплуатации, первым письменным памятником которой для нас является «Правда» Ярославичей.

Такое поведение монастыря делало его центром оппозиции княжеской власти, оппозиции, к которой примыкали все недовольные князем в тот или иной момент, не исключая отдельных лиц из княжеской дружины. Но в основе этой критической позиции вовсе не лежало отрицание самой княжеской власти. Наоборот, монастырь в этой власти и ее носителях видел символ единства Киевского государства и горячо откликался на междукняжескую борьбу, требуя согласия и единодушия князей между собой. Не будучи, как сам монастырь хвалился этим, ни княжеским, ни боярским, Печерский монастырь отражал в себе точку зрения на текущее того городского верха, к которому по своему происхождению, вероятно, принадлежало большинство его монахов (Антоний, основатель, был «от града Любеча»; про одного монаха прямо упомянуто «бе купець родом торопченин»; другой был «швец» и т. д.).

Никон всегда играл в монастыре руководящую политическую роль, что вынуждало его, как мы знаем, два раза убегать от княжеского гнева в Тмуторокань.

В своей работе над Древнейшим сводом Никон не ограничился заполнением рассказа от 1043 до 1073 г., но и внес ряд пополнений и поправок в текст Древнейшего свода. Начав свою работу, как можно думать, с 1061 г. в смысле накопления летописного материала, Никон завершил свой труд в 1073 г. под живым впечатлением борьбы Святослава с Изяславом, закончившейся изгнанием Изяслава из Киева и водворением там Святослава. Несмотря на то, что Святослав разделял точку зрения монастыря на ошибочность союза с греками, несмотря на то, что Святослав уже оказывал монастырю из Чернигова свою помощь в критические моменты (он увез к себе Антония, чтобы спасти его от кары за порицание митрополита, разрешившего Изяславу обманом взять в плен полоцкого Всеслава), монастырь и Никон решительно восстали против нового киевского князя, и если монастырь потом пошел на компромисс, то Никон предпочел бежать из Киева в Тмуторокань. Естественно, что в своей работе Никон весьма решительно и ярко отразил свое настроение и свои мечты о тех идеальных отношениях, которые должны бы быть между князьями. Рецепт против междукняжеских ссор, который предлагал Никон, был весьма отвлеченный и теоретический: Никон предлагал князьям в своих отношениях руководиться тем образцом, который им дает церковь в своей организации. Как епископы не преступают предела чужого и все, как сыновья, подчиняются своему отцу - митрополиту, так должны действовать князья в отношениях друг к другу и киевскому князю. Об этом Никон говорил не только в заключительном повествовании своей работы, когда под 1073 г. излагал победу Святослава над Изяславом, но внес эту тему («не преступати предела братьня, ни сгонити») в описание смерти Ярослава (в 1054 г.), вложив ее в уста умирающего князя. Под углом этой своей темы Никон освещает поступки тех князей, о деятельности которых он лично или по преданьям узнал в Тмуторокани и которых упомянул в своей работе. Так, рассказывая под 1064 и 1065 гг. о Ростиславе, захватившем Тмуторокань у Глеба, сына черниговского Святослава, Никон выставляет ту подробность, что, когда Святослав пришел восстановить сына Глеба на Тмутороканский стол, Ростислав ушел из Тмутороканя не из страха перед Святославом, «но не хотя противу стрыеви своему оружья възяти», что не помешало Ростиславу после ухода Святослава вновь выгнать Глеба. Так, в весьма больших пополнениях, которые Никон сделал в тексте Древнейшего свода, там, где упоминалось имя тмутороканского Мстислава, боровшегося с Ярославом за Киев, а потом разделившего с Ярославом «Русскую землю» Днепром (все пополнения сделаны на основании песен о Мстиславе, с которыми Никон познакомился в Тмуторокани), Никон опять выставляет Мстислава как идеального князя, уважающего старейшинство брата: победивший Ярослава Мстислав будто бы предлагает все же Ярославу сесть в Киеве, «понеже ты еси старейшей брат». Наконец, Никон в рассказ Древнейшего свода об убийстве Бориса и Глеба включает все ту же свою тему, рисуя убитых идеальными князьями, не могущими подумать «възняти руки на брата своего старейшего». «Се, коль добро и коль красно, еже жити братома вкупе!».

Как в обработке текста Древнейшего свода, так и в своем к нему продолжении Никон проводит мысль о том, что «Русская земля» не нуждается ни в чьей опеке и имеет за собою немалую военную славу. В Тмуторокани Никон узнал хазарское предание о том, что хазаре когда-то брали дань с полян, но отказались от этой дани. Это предание Никон включил в летопись, не без удовольствия указав, что «владеють Козары Русьстии князи и до дьнешьняго дьне» (вероятно, по Тмутороканю). Думаю, в этом расходясь с А. А. Шахматовым, что Никон, располагая тою же болгарскою летописью, что и составитель Древнейшего свода, извлек из нее драгоценные для русского человека, но весьма обидные для греков подробности похода Олега на Царьгород и героические подробности войны Святослава с болгарами и греками. Наконец, по своей церковной линии Никон сделал несколько выпадов против митрополита-грека, указывая, что без всякой помощи со стороны последнего Печерский монастырь в архивах Константинополя нашел забытый строгий монастырский устав, которым поднял жизнь монахов как у себя, так и в других русских монастырях. Также безо всякой помощи греческой церковной власти в «Русской земле» умеют бороться с волхвами, представителями старой веры. Этой последней теме Никон отвел 1071 г., куда собрал разные случаи борьбы с кудесниками-волхвами, происшедшие в разное время (почему здесь встречаем весьма неопределенные упоминания: «в си же времена», «единою» вместо обычных: «в се же лето»).

В описании восстания 1068 г. в Киеве и возвращения изгнанного Изяслава с польскою помощью в Киев в 1069 г. Никон весьма подробно рассказывает о переговорах через Святослава «кыян», после бегства Всеслава, с Изяславом, чем обнаруживает свою близость с этими «кыянами» и осведомленность об их поведении в это время, и ничего не сообщает о поведении князей в эту пору, за исключением того заседания боярской думы Изяслава, после которой он бежал из Киева. В этом последнем случае Никон указывает на то лицо, которое присутствовало на заседании и сообщило о нем Никону: это был дружинник Изяслава «Тукы, брат Чюдинь». Что автор во всем этом сложном моменте не на стороне князя, а на стороне «кыян», лучше всего видно из резкого осуждения Никоном поведения Мстислава, сына Изяслава, который должен был до вступления в Киев Изяслава произвести расправу над виновниками изгнания отца: «а другыя слепиша, другыя же без вины погуби, не испытав».

§ 8. Свод 1093 г. Ивана (Начальный свод)

Летописное продолжение труда Никона в стенах того же монастыря, накоплявшееся теперь более или менее систематически, было подвергнуто значительной переработке и пополнению после смерти в Киеве Всеволода и вступления на престол Святополка. А. А. Шахматов, в начале своих работ по летописанию определивший этот летописный труд, заканчивавший свое изложение 1093 г., как начальный момент русского летописания и лишь позднее установив его предшественников, назвал его Начальным сводом. Это теперь неточное название уже закрепилось за сводом 1093 г. Автор этого Начального свода 1093 г., вероятно, начальник Печерского монастыря Иван, пожелал значительно переработать труд Никона на основании некоторых важных источников, сообщивших предшествующему построению большое количество новых фактов. Так, в числе этих источников на первом месте надо назвать Новгородский свод 1079 г., представлявший собою новгородскую обработку Древнейшего киевского свода 1037 г., выполненную в 1050 г. с продолжением местными новгородскими записями до 1079 г. Как восстанавливается эта начальная история новгородского летописания, удобнее будет изложить в главе, посвященной новгородскому летописанию.{24} Затем автор Начального свода привлек известный уже нам «Хронограф по великому изложению» и два современных сочинения: «Житие Антония» и другое, теперь нами называемое «Корсунская легенда», оба вышедшие из грекофильского окружения митрополичьей кафедры, отстранить которые от своей работы игумен Иван, видимо, не имел возможности.

Пополняя новыми фактами предыдущее изложение свода 1073 г., автор Начального свода впервые предложил своеобразное построение прошлой истории Русской земли, и в построении этом он видел не удовлетворение исторической любознательности, а поучение современникам от прошлого. Под этими современниками автор совершенно недвусмысленно понимал князей и их дружинников и к ним обратил особого рода поучения, составляющее предисловие ко всему труду и являющееся совершенно исключительным по политической страстности документом. Автор оканчивал свой труд рассказом о страшном половецком нападении 1093 г., в котором были разорены города и села, а население и скот или истреблено, или угнано в плен. Толкуя это несчастие как наказание свыше, автор не усматривает в этом бессилия своей страны (напротив, никто из народов не вознесен и не прославлен так, как мы), но видит наказание стране за грехи князя и его дружины и призывает последних исправиться.

Если в своде Никона звучит в отношении к князьям укор за то, что они, забывая дело борьбы со степью, отдаются взаимной борьбе, то в своде Ивана упрек идет по линии социальной политики князей, которые, забыв практику старых князей окупать содержание дружины за счет покорения иных «стран», перекладывают этот расход на плечи «людей» Русской земли, разоряя население придуманными, неправыми вирами и продажами. Эта перемена социальной политики началась еще со Всеволода, со времени его болезней, с последних лет жизни. Упрекая современного князя и его дружину в «несытьстве», автор просит их всмотреться в деятельность древних князей и мужей их, перестать насильничать, жить здесь «добре», чтобы заслужить вечную жизнь по смерти.

Наряду с этим князья, т. е. правящая династия, в глазах автора имеют совершенно исключительное значение: это связь, которая оберегает внутреннее единство распадающегося Киевского государства, это сила, сплотившая прежде враждовавшие племена и охраняющая их от захвата пришельцев-насильников, это, наконец, своя, приглашенная династия, а не иностранные завоеватели. Сплетая новгородские преданья с историей киевского юга, литературным путем вступая в борьбу с очевидным для его времени новгородским сепаратизмом, автор готов признать новгородское происхождение правящей династии, выдвигая тем Новгород как колыбель Киевского государства. В этом только аспекте можно понять заглавие, данное автором своему труду: «Временьник, иже нарицаеться летописание Русьскых князь и земля Русьская, и како избьра Бог страну нашу на последьнее время, и гради почаша бывати по местам, преже Новъгородьская волость и потомь Кыевская, и о статии Кыева, како въименовася Кыев».

Изложив коротко под 6362 (854 г.) легенду о Кие с братьями, автор извлекал из «Хронографа по великому изложению» первое упоминание греческих источников о нападении Руси на Царьград при императоре Михаиле. Затем, согласно со сводом Никона, передавалось время хазарской власти над южными племенами восточного славянства и рассказывалось о водворении в Киеве Аскольда и Дира - двух варягов, назвавшихся здесь князьями. Во времена этих киевских событий новгородские люди, к которым автор на основании Новгородского свода 1079 г. прибавил сверх словен, кривичей и мери еще и чудь, жили под варяжскою рукою, от которой они сумели освободиться общим восстанием. Варяги были изгнаны за море. Однако освободившимся не стало жить легче: началась между ними рвать велика и усобицы многи. Конец этим внутренним настроениям пришел только тогда, когда новгородские люди пригласили к себе князей из-за моря. Их было три брата: Рюрик, Синеус и Трувор. От этих приглашенных варяжских князей прозвалась Русь, Русская земля. После смерти братьев Рюрик правил один. По его смерти власть переходит к его сыну Игорю. Этот Игорь со своим замечательным воеводою Олегом стал расширять пределы своей власти на юг и через овладение Смоленском вышел на Днепр, где скоро захватил Киев, отняв его у Аскольда и Дира, самовольно называвших себя князьями. Так установилась и над югом законная княжеская власть, пусть варяжская, но имевшая свое происхождение не в насилии, а в приглашении.

Очевидно дорожа установить именно этот источник власти тогдашней княжащей на Руси династии «старого Игоря», предлагаемое построение опирается на новгородское предание о призвании трех братьев-князей и придумывает Игорю отца в лице Рюрика. Это, правда, вело к насилию над родным преданием, твердо помнящим о княжении в Киеве вещего Олега, теперь, в предлагаемой конструкции, ставшего только воеводою Игоря, зато княжащая династия на Руси, названная теперь рюриковою, получила крепость законности в факте призвания, провозглашения народом, а не в голом факте захвата власти.

Нет сомнения, что грекофильская политика Всеволода, женатого на византийской царевне, ставила Печерский монастырь в рамки подчинения греческой митрополии в Киеве, хотя и неискреннего. Этим внешним давлением надо объяснить привлечение к труду Ивана двух произведений, вышедших из окружения митрополии, о которых мы упоминали выше.

Оба эти произведения прямо до нас не сохранились, но до известной степени восстанавливаются по своим отражениям в других памятниках древности. Теперь мы условно их называем: Корсунскою легендою и житием Антония Печерского.

Не входя в подробности, укажем, что Корсунская легенда извращала ход событий крещения Руси и весьма чернила образ Владимира: «Житие» же Антония так рассказывало историю Печерского монастыря, что все заслуги в этом деле русских людей переходили в заслуги греков, прибывших на Русь или в свите митрополита-грека, или по собственному почину. Не имея, вероятно, возможности обойти совершенно эти исторические сочинения, игумен Иван сделал из них позаимствования, в которых, однако, отстраняя обидные для русского читателя и иногда просто чрезмерные домыслы, постарался извлечь из них и закрепить некоторые позиции, важные для дела борьбы с тою же греческою гегемонией. Так, уступая версии Корсунской легенды, он перенес крещение Руси на время после взятия Корсуня, но зато подчеркнул непрерывность тогда получающегося нашего церковного общения с Империей от самого момента крещения, чем до известной степени снимал обычный упрек греков Владимиру за разрыв его с Империей после крещения. Уступая версии той же легенды, Иван нарисовал в своем своде Владимира как авантюриста и блудника, но отнес эту характеристику до его крещения, после которого нарисовал якобы резкую и глубокую перемену, происшедшую в нем.

Что касается заимствований из «Жития» Антония, то тут игумен Иван сделал ту уступку, что отнес возобновление строгого студийского устава не к заслугам самого Печерского монастыря, как это было в действительности, а к услуге, оказанной монастырю одним монахом из свиты митрополита; но зато игумен Иван весьма усиленно подчеркнул в своем труде, вероятно, случайно оброненную черту в «Житии», по которой основание Печерского монастыря относилось к мысли какого-то афонского игумена, повеление которого только выполнил в Киеве Антоний. Печерскому монастырю, мечтавшему встать под защиту киевского князя от власти киевского митрополита, было чрезвычайно важно и выгодно устроить это афонское якобы начало, потому что на Афоне монастыри знали только власть императора, отстранявшую здесь власть константинопольского патриарха.

Столь резкий и прямой вызов, который звучал в предисловии Начального свода, не мог пройти незамеченным. Автор Начального свода, игумен Печерского монастыря Иван, был арестован Святополком и сослан в Туров, где Святополк княжил до перехода в Киев. Непопулярное в Киеве правление Всеволода, несомненно, закрыло возможность Мономаху сесть после смерти отца на Киевский стол, и Святополк считал себя крепким сочувствием киевлян. В выступлении Ивана Святополк, вероятнее всего, усмотрел руку Мономаха, а не голос тех самых киевлян, на которых он так понадеялся. Недоразумение это скоро выяснилось, и Святополк приложил все усилия к тому, чтобы обеспечить себе расположение и голос Печерского монастыря, на что монастырь пошел, как увидим, весьма охотно, хотя политика Святополка в своей основе не изменилась. Но монастырь недешево продал свое перо.{25}

§ 9. «Повесть временных лет» Нестора

Примирение Святополка с Печерским монастырем перешло в самую тесную дружбу и, можно сказать, никогда до этого и тем более после этого времени монастырю не давалось жить так спокойно и уверенно, без страхов перед митрополичьей властью и вопреки последней получая осуществление своих заветных планов. Несомненно, что по примеру Афона монастырь был изъят Святополком из ведения митрополита и сделан княжим монастырем. В связи с этим начальник монастыря получает новый титул, какого еще не имел ни один начальник монастыря в Руси (архимандрит). Несомненно, монастырь теперь получал необходимые средства из княжеских рук. По этой линии монастырь добился, вопреки митрополиту, торжественного объявления святым умершего в 1074 г. одного из первых игуменов монастыря - Феодосия, что не могло не отразиться самым счастливым образом на доходах монастыря.

В Византии существовал обычай, по которому император, озабочиваясь при своей жизни увековечением «славных» дел своего правления, назначал известное своим литературным талантом лицо собирать материалы для исторического труда, обрабатывать эти материалы в повествование, которое в первых главах, вероятно, просматривалось самим заказчиком, а завершалось уже после его смерти. Можно думать, что монах Печерского монастыря Нестор был первым у нас подобного рода придворным историографом при князе Святополке, каких княжеских историографов у нас позднее было весьма значительное число. Содействие, которое получил Нестор от Святополка, видно, между прочим, из включения Нестором в свой труд текстов договоров с греками X в., которые могли быть сберегаемы, конечно, только в княжеской киевской казне. Едва ли нужно пояснять, какое направление в своей летописной работе придал Нестор изложению времени княжения Святополка. Достаточно указать, что, угождая политическим поступкам и видам Святополка, Нестор, как выяснил А. А. Шахматов, исключил из текста Начального свода под 1054 г., в изложении завещания Ярослава детям, слова: «А Игорю Володимерь». Святополк, захватив этот Владимир, посадил на Владимирский стол сына Ярослава, тогда как Игоревич Давыд, лишенный отцовского наследства, свои притязания на него основывал, конечно, на завещании Ярослава.

Труд Нестора до нас в подлинном своем виде, к сожалению, не дошел, так как в 1116 г. он был подвергнут переработке под пером игумена Выдубицкого монастыря Сильвестра. В угоду Мономаху Сильвестр, игумен семейного монастыря Мономаха, переделал главным образом, конечно, изложение Нестором событий 1093-1113 гг., т. е. времени княжения Святополка. Однако мы можем до известной степени представить себе эту недошедшую прямо до нас часть несторовой работы, привлекая для того литературный памятник XIII в., так называемый Печерский патерик, один из составителей которого - монах Поликарп -в первой половине XIII в., видимо, имел в руках подлинный труд Нестора и извлекал из него, как произведения случайно уцелевшего и малоизвестного, именно из той его части, где описывалось княжение Святополка, сюжеты для своих рассказов по истории Печерского монастыря.

Сверх этого, для той же реконструкции несторовой работы может быть привлечен последующий летописный труд, который был предпринят в Киеве в 1118 г. и несомненно вновь обращался для описания 1111-1113гг., опущенных совсем Сильвестром, к труду Нестора в подлинном виде, т. е. тот летописный труд, который мы теперь называем 3-й редакцией «Повести временных лет» и который лучше всего сохранился в Ипатьевской летописи.

Нестор был известным писателем того времени и человеком по тому времени ученым. Его два больших «житийных» произведения (о Борисе и Глебе; об игумене Феодосии), дошедшие до нас, свидетельствуют о его большом литературном таланте. Приступая к летописной работе, Нестор привлек для обработки труда своего предшественника большое количество памятников письменности, преимущественно переводных (в частности, хронику Г. Амартола), но не пренебрегал и устною традициею) (песни, поговорки, рассказы Яна и др.).

Кроме изложения (и прославления) деятельности князя Святополка, Нестор занялся переработкою Начального свода 1093 г., где, широко раздвигая прежние скромные исторические рамки повествования, молчаливо обходя всемирно-историческую концепцию византийской историографии, выдвигал русский народ как ветвь славянства в разряд великих европейских народов, имеющих свою давнюю историю, свой язык и свое право на самостоятельное политическое существование.

По-видимому, труд Нестора носил такое заглавие: «Се повести временьных лет, чьрноризьца Феодосиева манастыря Печерьского Нестора, отькуду есть пошла Русьская земля, къто в Кыеве нача пьрвее къняжити, и отъкуду Русьская земля стала есть».{26} В противоположность всем предшествующим летописным трудам, Нестор свое изложение начинает прямо от времен после «потопа», чем как бы вставляет русскую историю в рамки общемировой истории. Привлекая для этой части своего труда нам до сих пор не совсем ясные источники, Нестор русскую историю выводит затем из истории общеславянской.

Дав описание раздела земель после «потопа» между тремя сыновьями Ноя и определив территорию будущей Русской земли, как и будущее ее население в части или жребии Афета, Нестор далее излагает библейскую легенду о смешении языков, среди которых указывает и язык славянский. Славяне, после многих лет, осели на Дунае, откуда постепенно рассеялись на новые, теперь ими занимаемые, места, получая при этом прозвания по месту своего нового жительства. Иною речью, Нестор дает читателю карту современного ему славянского мира. Также и те славянские племена, которые потом сложились в единую Русскую землю, расселяясь с Дуная на восток и здесь оседая, получали прозвище от мест, кроме самого северного из них, сохранившего свое родовое прозвище - словене. Главное племя этого восточнославянского мира - поляне - осело на Днепре, где шел путь из варяг в греки. Описанием этого пути Нестор дает читателю географию будущей Русской земли. Переходя к вопросу о происхождении Киева, Нестор отказывается последовать за теми, кто видел в эпониме этого города простого перевозника, и сообщает какой-то легендарный рассказ о князе Кие, приходившем в Царьград и с великою честью принятом самим императором, имя которого, по признанию Нестора, ему установить не удалось. На возвратном пути на Днепр Кий задумал устроить город на Дунае, но этого ему не дали сделать «близь живущие», заставив его уйти на Днепр. На Дунае, однако, доныне, по Нестору, существует память о князе Кие, сохранившаяся в названии городища «Кыевьц». После смерти князя Кия и его братьев у полян продолжала княжить его династия, тогда как у других соседних славянских племен были свои особые династии. Возвращаясь к праславянской истории, Нестор довольно коротко вспоминает те кочевые племена, с которыми приходилось славянам сталкиваться: болгар, белых угров, волохов, обров, печенегов и, наконец, черных угров, которые прошли мимо Киева уже во времена вещего Олега. Переходя затем к русской праисторической жизни, Нестор дает этнографические очерки племен русского славянства, выделяя «чистоту нравов» (культурность) полян против других племен, из которых вятичи даже и «ныне» (нач. XII в.) продолжают старый языческий образ жизни. Праисторическая часть замыкается у Нестора уже нам знакомым рассказом предшествующих сводов о временах хазарского господства над полянами.

Историческая часть открывается 6360 (852) г., т. е. годом царствования императора Михаила, при котором, согласно греческому летописанию, впервые на Царьград приходила Русь. «Темь же отъселе почьнем, и числа положим». Под положением чисел Нестор разумеет приводимую им тотчас же ниже большую хронологическую выкладку от Адама, кончающуюся определением границ задуманного труда: «от смерти Ярослава (Мудрого) до смерти Святополчьей - лет 60». Охватывая в погодном изложении с 6360 г. до 6621 г. русскую историю, Нестор не просто следовал игумену Ивану, давая с 1093 по 1113 г. только продолжение его работе, но, с одной стороны, значительно перерабатывал его построение в древнейшей части, значительно, с другой стороны, и пополнял. Переработка и пополнение были вызваны двумя соображениями: во-первых, желанием дать себе отчет, т. е. построить какое-нибудь вероятное объяснение вопросу, откуда произошло название Руси, которое приводили, но не поясняли предшествующие летописцы; а, во-вторых, необходимостью согласовать предложенное игуменом Иваном толкование Иго-ревой династии как династии рюриковой, с новыми источниками по истории Киева X в. - знаменитыми договорами русских князей с Империей, которыми теперь располагал Нестор.

Предшественники Нестора сообщали, как мы уже знаем, о варяжском происхождении князей и указывали, что от водворения княжеской власти произошло название Руси и Русской земли. Но никто из них не остановился на вопросе, почему бы от варягов могло произойти название Руси. Нестор, весьма вообще любивший точные этнографические и географические термины, входивший в вводной части своего труда всегда в рассмотрении их происхождения, не мог удовлетвориться здесь таким простым сопоставлением варягов - Руси и пройти его без объяснения. Вот почему первым нашим «норманистом» самого крайнего направления, т. е. построителем гипотезы о том, что Русь есть название одного из варяжских племен, был Нестор. По его мысли, когда северные племена, во главе с новгородскими словенами, изгнав насильников-варягов за море, потом вынуждены были отправиться за море же, чтобы звать от варягов себе князей, они пришли именно к племени Русь. Вероятно, чтобы парализовать возражение, что такого племени варяжского за морем нет, Нестору пришлось сослаться на то обстоятельство, что приглашенный князь Рюрик с братьями якобы явился княжить к словенам, «пояша по собе вьсю Русь».

Привлеченные к летописанию договоры русских князей с Империей X века установили пред Нестором со всею неизбежностью факт самостоятельного правления в Киеве князя Олега, что совпадало с преданиями и народными песнями, помнившими вещего Олега как киевского князя, но что разрушало гипотезу игумена Ивана, так как разрывало последовательность княжений Рюрика-отца и Игоря-сына. Нестор вышел из затруднения тем, что постарался все же примирить новый факт с гипотезою, отказаться от короткой во многих смыслах было жаль (обычный грех исследовательской слабости): Игорь был определен как малолетний наследник Рюрика, за которого правил до времени мужества его, по завещанию Рюрика, родственник - князь Олег.

Из других пополнений, впрочем весьма многочисленных, внесенных Нестором в труд предшественников, необходимо остановиться на 6406 (898) г., где сообщалось о происхождении славянской грамоты, которою тогда пользовались на Руси и у других славян. Мефодий, брат Кирилла, в епископстве был «настольником» Андроника, одного из учеников апостола Павла, который, впрочем, и сам доходил с проповедью христианства до славян и, следовательно, вместе с Андроником может почитаться первоучителем славянских народов, т. е. в частности и Руси, которая так прозвалась уже позднее (в IX в.) от варягов, но всегда была славянской. Если вспомнить, что в другом своем произведении, более раннем, - в «Житии» Бориса и Глеба, - Нестор решительно утверждал, что никакой из апостолов на Русскую землю с проповедью христианства не приходил, то мы получаем право догадываться, что здесь, в «Повести временных лет», Нестор вновь решил вернуться к этому вопросу ввиду настойчивости какого-то другого утверждения. Действительно, такое утверждение было, и исходило оно из послания императора Михаила Дуки к князю Всеволоду, разрешавшего считать на Руси проповедником христианства общего с греками - апостола Андрея, что было усвоено в доме Всеволода и, конечно, оберегалось Мономахом. Нестор, как и Печерский монастырь, возражали подобному утверждению, умея оценить его опасность в вопросе о пределах греческой «игемонии» над Русью, так как иначе бы выходило, что после проповеди апостола Андрея на Руси через известное время все же пришлось Империи вновь обращать Русь в христианство, как, очевидно, неспособную самой хранить у себя христианское ученье.

Почитание правящей династии как единственной законной на Руси, уже отмеченное нами в труде Ивана, у Нестора, можно сказать, достигает своего апогея. Все имена, упоминаемые в труде Ивана, как и названия княжеских могил, Нестор желает приурочить к правящей династии, закрыть ею все историческое прошлое. Любопытно, например, что в Древнейшем своде 1037 г., как и в труде Никона 1073 г., Аскольд и Дир являются по ходу рассказа князьями Киева из потомства Кия.{27} Игумен Иван в своей работе не признал их местными князьями, а назвал их варягами, а Нестор - просто боярами Рюрика, которые отпросились у Рюрика «к Цесарюграду с родомь своимь», по дороге «остаста» в Киеве, собрали многих варягов, и в 866 г. совершили поход на Царьград. Или возьмем другой пример. Древнейший свод 1037 г. и Никонов 1073 г. сообщали, что вещий Олег после похода на Царьград ушел за море, где умер от укуса змеи. Игумен Иван в своем своде 1093 г. высказал по этому поводу сомнение и указал, следуя своему новгородскому источнику, на смерть Олега в Ладоге, т. е. «до сего дни» там есть его могила. Нестор отверг все эти комбинации и похоронил Олега в Киеве: «есть же могыла его и до сего дьне, словеть могыла Ольгова». Действительно, летопись XII в. не однажды называет под Киевом могилу Олега, но никому до Нестора не приходило в голову связать ее с вещим Олегом, о котором, как надо думать, устная традиция, занесенная в Древнейший свод 1037 г., хорошо помнила, что он умер за морем. Но тогда выходит, что у полян когда-то, видимо, до Аскольда и Дира, был какой-то еще князь Олег, а Нестор не желал знать каких-либо князей, кроме своей правящей династии. Знакомство Нестора с племенами, населяющими территорию Киевского государства, сказалось в одной поправке к тексту предшественников. Древнейший свод 1037 г. разумел под «новгородцами» три племени: словен, кривичей и мерю. Игумен Иван в своей работе 1093 г. добавил к этим трем племенам четвертое - чудь, так как эту поправку он нашел сделанною в тексте Древнейшего свода новгородским летописцем в той новгородской летописи 1079 г., которою Иван располагал в своей работе. Нестор, встретив указание, что Синеус сидел в Белоозере, и зная, что эта земля веси, прибавил к словенам, кривичам, мери и чуди еще и название племени весь.

Как у княжеского летописца, у Нестора, казалось бы, тщетно искать ноток протеста против правления современного ему князя или критики современного уклада жизни. Но, к удивлению, видим в труде Нестора весьма любопытные отклики на современность не в тон с изложением деятельности Святополка, правда, спрятанные Нестором в повествовании о древнейших временах. Из дополнений, которые Нестор внес в труд своего предшественника, обращают наше внимание два предания, взятые из устной традиции и приуроченные к 993 и 997 гг. В первом из них повествуется о молодом кожемяке, который поборол печенежина и тем вызвал бегство печенегов и победу русских. Предание это связывало название города Переяславля с именем этого победителя-кожемяки, которого князь, как и отца кожемяки, «великим мужемь сътвори». Город Переяславль упоминается еще в договоре 911 г., так что Нестор умышленно перенес это предание на 993 г., очевидно, чтобы связать этот удивительный поступок князя, не побрезговавшего включить в свой правящий верх двух ремесленников Киева, с популярным именем Владимира Святославича. Отсюда мы вправе думать, что Нестор указывал этим на замкнутость современного ему правящего окружения князя Святополка, проникнуть в которое было нельзя даже за геройские подвиги перед страною, а лишь по признаку происхождения. Отрыв князя с боярством от населения, на который указывал Нестор, как мы знаем, с великою силою почувствовали в Киеве в 1113 г., когда восстание скоро переросло рамки обычных восстаний против дурных князей и грозило потрясением самому укладу тогдашней жизни.

Предание, включенное Нестором под 997 г., никаким образом не связанное со Владимиром, рассказывало о том, как вече осажденного Белгорода решило сдаться печенегам, но один старик, на вече не бывший, уговорил белгородцев попытаться сначала обмануть печенегов, прежде чем сдаваться. Этот обман удался, и нужда в сдаче города миновала. Конечно, предание это понадобилось Нестору, чтобы показать неповоротливость, непригодность вечевого строя в критические моменты, когда ум одного выше веча, движимого голодом и неспособностью к тонкой мысли. Вероятно, этим преданием Нестор в скрытой форме откликнулся на события в Киеве после смерти Святополка, когда, как весьма вероятно, в Киеве воскресла вечевая жизнь в связи с поднимавшимся и нараставшим восстанием.

Неожиданное изгнание из Киева потомства Святополка и появление на киевском княжеском столе Мономаха, всю жизнь свою соперничавшего и боровшегося со Святополком, было началом бедствий для Печерского монастыря. Литературная работа там умирает надолго, летописание изъемлется и передается в руки враждебного Печерскому монастырю - монастырю Мономаха (Выдубицкому); наконец, из монахов Печерского монастыря княжеская власть не берет теперь кандидатов на епископии, как было до того.

Летописные работы конца XI-начала XII вв., имевшие место в стенах Киевского Печерского монастыря, в истории нашего летописания, как и в истории нашей письменности, сыграли весьма большую роль на пространстве не одного века. Сюда в полной мере можно отнести слова постановления Жюри Правительственной Комиссии по конкурсу на лучший учебник по истории СССР («Правда» от 22 августа 1937 г.) по поводу того, что авторы представленных учебников «игнорируют прогрессивную роль монастырей в первые века после крещения Руси как рассадников письменности и колонизационных баз».

В самом деле, почином первых летописателей Печерского монастыря (Никона и Ивана) летописание было взято из рук митрополии и стало делом русских людей. Летописные своды 1073 и 1093 гг. привили в Киеве самую мысль и манеру последовательно ведущего записывания фактов на смену простых припоминаний или заимствований из народного преданья, которым руководились и удовлетворялись до тех пор. Князья Киева, а затем и других политических центров, теперь усваивают эту заботу о своевременном записывании событий, и летописание становится одною из самых заметных форм литературной работы княжеских монастырей.

Как первые опыты нашей исследовательской исторической мысли эти работы монахов Печерского монастыря обнаруживают перед нами уменье привлечь для разыскания самый разнообразный исторический источник, начиная от народных песен и преданий, названий могил и урочищ, толкования этнографических и географических терминов, от припоминания и рассказов стариков и кончая письменными памятниками славянской и греческой истории, как и подлинными древними русскими актами, как договоры X в. или грамота Владимира Десятинной церкви. Авторы этих сводов были и первыми нашими историками, дав нам схему русской исторической жизни, одушевляясь, к сожалению, желанием закрыть подлинную жизнь древности в целях возвеличения правящей династии, в представителях которой видели тогда современники единственную связь распадающегося Киевского государства. Эта же схема придумала и варяжское происхождение этой династии и пыталась даже название Руси вывести из варяжского корня. Конечно, не их вина, что последующая историография усваивала их схему без критики и возражений. Но схема эта имела за собою то великое значение, что в концепции Нестора она вырывала нашу историю из византийской церковно-политической схемы, по которой нашей политической самостоятельности не отводилось места, и смело оценивала славянство и русских как исторически призванных к самостоятельной жизни и культуре.{28-29}

Ведь недаром же все наше последующее летописание из века в век открывало свои страницы «Повестью временных лет», хотя и не подлинного несторова текста, но в редакциях ни в какой мере не искажавших эту, так сказать, всемирно-историческую установку Нестора.

§ 10. Редакции «Повести временных лет» 1116 г. и 1118 г.

Выполненная как летопись князя Святополка «Повесть временных лет» оказалась враждебною в своем изложении годов княжения в Киеве Святополка новому киевскому князю Мономаху, давнему политическому врагу Святополка.

Мономах передал «Повесть временных лет» на просмотр и переделку игумену своего семейного монастыря (Выдубицкого, построенного еще отцом Мономаха) Сильвестру, который закончил эту работу в 1116 г. (о чем сохранилась его запись в тексте, например, Лаврентьевской летописи). Как видим, главное внимание Сильвестра было направлено на переделку несторова изложения 1093- 1113 гг., т. е. за время княжения Святополка.

Привлекая для восстановления существа несторова изложения за эти годы работу Поликарпа во второй части Печерского патерика, построенную главным образом на сюжетах, взятых из этой части несторовой «Повести временных лет», мы видим, что игумен Сильвестр главным образом просто опускал весьма любопытные рассказы Нестора в пределах этих годов, касавшиеся в большинстве случаев отношений Святополка к Печерскому монастырю. Но была Сильвестром применена и замена несторового изложения другим. Здесь на первом месте надо поставить теперь читающийся под 1096 г. известный и весьма пространный рассказ попа Василия, видимо духовника князя Василька, об ослеплении и пленении несчастного князя. Представлявшее, несомненно, некогда отдельное от летописного текста повествование, произведение попа Василия, написанное с редким художественным талантом, имело в виду представить ужасную расправу над Васильком как дело злобы и неосновательной подозрительности князя Давыда, которому легко поддался киевский князь Святополк. Во всяком случае, как хочет то доказать поп Василий, князь Василько не состоял в тайном соглашении с Мономахом против Святополка и Давыда для овладения их столами. И согласно этой своей установке, весьма, видимо, расходящейся с подлинным ходом междукняжеской игры, поп Василий весьма выгодно и выигрышно рисует фигуру и поведение в этих событиях Мономаха. Поскольку Нестор должен был излагать этот случай иначе, выгораживая князя Святополка и поясняя неизбежность его поведения, постольку несторово изложение задевало, конечно, Мономаха и требовало теперь замены.

В тексте «Повести временных лет» до 1093 г. игумен Сильвестр сделал одну лишь значительную вставку. Она представляет собою изложение легенды о хождении по водному пути из варяг в греки апостола Андрея, этим путем почему-то задумавшего пройти из Синопии в Рим. Вполне понятно, что сын Всеволода, начавшего после получения уже упомянутого выше императорского послания постройку на Руси церквей, носящих имя апостола Андрея, Владимир Мономах пожелал видеть эту легенду закрепленною в летописании, и игумен Сильвестр, довольно неуклюже в литературном отношении, разрывая последовательность несторова рассказа, вставил эту легенду в текст «Повести временных лет», сделав, однако, ту уступку возражавшим против нее кругам (вероятно, не одного Печерского монастыря), что привел Андрея на безлюдные киевские горы, где Андрей ограничивается пророчеством перед своими спутниками об имеющей здесь возникнуть в будущем христианской державе.

Эта работа игумена Сильвестра над «Повестью временных лет» теперь называется второй редакцией «Повести» (разумея под первою - труд Нестора). Очень скоро эта вторая редакция получила продолжение и подверглась переработке.

В 1117 г. Владимир Мономах по каким-то нам неясным соображениям решил вызвать на юг своего старшего сына и наследника по Киеву - Мстислава, занимавшего тогда новгородский стол. На смену Мстиславу Мономах послал в Новгород сына этого Мстислава, своего внука, а самого Мстислава удержал подле себя в Киеве до самой своей смерти. Вот с этим семейным событием Мономаха находится в связи появление новой обработки и продолжения «Повести временных лет», теперь называемой третьей редакциею «Повести временных лет».

Эта третья редакция «Повести временных лет» лучше всего сохранилась в южной летописной традиции (т. е. в списках Ипатьевском и Хлебниковском), хотя и не в совершенно исправном виде, т. к. редакция эта носит на себе следы влияния второй редакции «Повести».

Можно думать, что составитель третьей редакции не только воспользовался сильвестровскою переделкою, но и привлек основной текст несторовой «Повести». Привлечение это было вызвано, по всей вероятности, тем, что переделка Сильвестра не переходила в своем изложении 1111 г., и, задавшись целью пополнить и продолжить эту работу, составитель третьей редакции должен был искать основной текст несторовой «Повести», где изложение доходило, как мы знаем, до года смерти князя Святополка включительно. По припоминанию, видимо, были затем составителем третьей редакции записаны события 1113-1117 гг. Только из несторовой «Повести», как мне кажется, мог составитель третьей редакции внести в свой труд: под 6558 г. известие «родися Святопълк»; под 6620 г. - известие о поставлении игумена Печерского монастыря на кафедру Черниговской епископии с описанием радости по этому случаю черниговской княжеской семьи, равно как и известие о поставлении нового печерского игумена с отметкою, что князь Святополк «повеле митрополиту поставити его с радостью»; наконец, под 6621 г. - известие о небесном знамении, предвещавшем, как оказалось, смерть князя Святополка, равно как и самую форму записи о смерти этого князя.

Для работы составителя этой третьей редакции «Повести» характерно значительное количество приписок в тексте второй редакции, касающихся князя Всеволода и его семьи (под 6584, 6594, 6609, 6610, 6617 гг.), что, разумеется, говорит за принадлежность этой работы дому Мономаха; характерны также поправки ошибок второй редакции в названиях византийских императоров (6463 г.) и включение прямого указания на смерть императора Алексея и вступление на его стол сына его Ивана под 6625 г., что нужно поставить в связь с близким родством Мономахова дома с императорскими домами Византии. Если к вышеизложенному мы присоединим то наблюдение, что третья редакция «Повести» отнеслась с большим вниманием к описанию новгородской деятельности Мстислава Владимировича (6604, 6621, 6624 гг.), то получаем право говорить о том, что третья редакция есть произведение, вышедшее из кругов, близких к этому князю, с 1117 г. перешедшему жительством на юг.

Под 6604 г. в третьей редакции читается любопытная вставка разговора автора этой вставки с новгородцем Гюрятою Роговичем{30} о народах, заклепанных в горах, причем автор, видимо, поразил (или хотел поразить) Гюряту своею начитанностью; под 6622 г. находим опять довольно неожиданное приписанное сообщение о разных диковинах, виденных автором приписки в Ладоге, и о слышанных им там же от ладожан причудливых рассказах о выпадении из туч в полунощных странах маленьких зверьков, причем автор записи ссылается, как на послухов, на Павла-ладожанина и всех ладожан.

Последняя вставка как будто не дает права думать, что ее (а следовательно, и вставку под 6604 г.) мог сделать сам составитель третьей редакции, т. е. заставляет думать, что она образовалась путем приписки к третьей редакции ремарок одного из ее читателей. Конечно, этим лицом не мог быть рядовой читатель, если ремарки его оказались потом включенными в текст, да и самый тон этих ремарок подтверждает это наблюдение: «сказа ми Гюрята»... «мъне же рекъшю к Гюряте», особенно же во второй ремарке, которая так соотносится с предшествующим ей известием: «В се же лето заложена бысть Ладога камением на приспе Павлъм посадьником при кънязи Мстиславе. Пришедъшю ми в Ладогу, поведаша ми ладожане...». Не без основания поэтому можно высказать мысль, что автором этих приписок, говорящим о себе в первом лице и весьма снисходительно о Гюряте и посаднике Павле, был сам князь Мстислав, для которого была составлена эта третья редакция «Повести» 1118 г.

Прибыв на юг после многих лет, проведенных на севере, Мстислав вынес оттуда, конечно, немало удивительных для киевлян рассказов и легенд. Одной из них Мстислав почему-то придал столь большую историческую достоверность, что пожелал ее внести в известную нам конструкцию призвания князей «Повести временных лет» и тем несколько видоизменить прежнее изложение. Легенда была ладожская. Ладожская память утверждала о большей древности Ладоги против Новгорода и о былом руководящем ее значении для всего озерного края. В третьей редакции «Повести», согласно этому преданию, сообщалось о поселении Рюрика, прибывшего из-за моря по приглашению, прежде всего в Ладоге,{31} откуда он, уже после смерти своих братьев, перенес свое пребывание на Ильмень, где срубил город над Волховом, Новый город.

Ладожская версия третьей редакции «Повести» не нашла себе всеобщего признания в дальнейшем развитии нашей историографии, и хотя, видимо, южная традиция ее держалась там довольно упорно, на северо-востоке, т. е. в Ростово-Суздальском крае, она не похоронила старой версии о примате Новгорода.

Примечания Я.С.Лурье

{16} Определение трех редакций ПВЛ, содержащееся в этом параграфе, совпадает с определением А. А. Шахматова (Шахматов А. А. Повесть временных лет: Вводная часть. Текст. Приложения. Пг., 1916. Гл. I. С. I-XLI) и принято большинством исследователей. Однако в последние годы выдвигались и серьезные возражения против отдельных звеньев этой схемы; высказывалось, в частности, мнение, что 2-я редакция ПВЛ была именно в Ипатьевской летописи (Ипат.), а в Лавр.-текст той же редакции, но с утраченным окончанием (Алешковский М. X. «Повiсть временних лiт» та ii редакцii // Укр. iст. журн. 1967. № 3. С. 37-47; MullerL. Die «Dritte Redaktion» der sogenannten Nestorchronik / Festschrift fur M. Woltner zum 70 Geburtstag. Heidelberg, 1967. S. 179-186). О Несторе и ладожских известиях ПВЛ см. ниже, примеч. 26, 30 и 31. Этот раздел первой главы имеет своеобразный пропедевтический характер: здесь не определяются источники ПВЛ, а лишь доказывается существование памятников, предшествовавших ей.

{18} О младшей редакции HI M. Д. Приселков упоминает лишь кратко в § 1 главы VIII (с. 214).

{19} В научной литературе последних десятилетий предлагалась и другая датировка свода, предшествовавшего ПВЛ и отразившегося в HI младшего извода,- 1115 г. (Алешковский М. X.: 1) «Повесть временных лет»: Из истории создания и редакционных переделок: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Л., 1967. С. 10-12; 2) Повесть временных лет: Судьба литературного произведения в Древней Руси. Л., 1971. С. 23- 27). Однако предисловие к HI младшего извода, заимствованное, по мнению большинства исследователей, именно из Начального свода, повествует о нашествии иноплеменников: «навел бог на ны поганыя, а скоты наша и села за теми суть...». Наиболее вероятно, что речь идет о половецком нашествии 1093-1095 гг., описанном в ПВЛ и HI.

{20} Гипотеза А. А. Шахматова о Древнейшем своде, в отличие от его гипотезы о Начальном своде, лишь в некоторой степени основывается на сопоставлении с параллельным текстом. Таким текстом служили А. А. Шахматову «Память и похвала мниха Иакова» и сопоставление ее с явно противоречивым рассказом о крещении Руси в Начальном своде и ПВЛ. «Память и похвала» давала иную хронологию крещения и похода на Корсунь («на третье лето по крещении»), но в «Памяти» содержались лишь летописные заметки и преобладала относительная, а не абсолютная хронология (Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 21-25). В связи с этим гипотеза о Древнейшем своде 1037 г. вызвала возражения в научной литературе. Д. С. Лихачев считал, что основой последующего летописания был не Древнейший свод, а составленное при Ярославе Мудром «Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси» (Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 43, 62-67). Л. В. Черепнин склонен был относить начало русского летописания к еще более раннему времени - концу X в. (Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Ист. зап. М., 1948. Т. 25. С. 293-302). Сходную датировку предлагал и М. Н. Тихомиров (Тихомиров М. Н. Начало русской историографии // Вопр. истории. 1960. № 5. С. 43-56). Ближе к построению А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова взгляд на Древнейший свод А. Н. Насонова (Насонов А. Н. История русского летописания XI-начала XVIII в. М., 1969. С. 18-46).

{21} Предположение о составлении Древнейшего свода в 1039 г. в связи с учреждением митрополии в Киеве и появлением там первого русского митрополита Феопемпта было высказано А. А. Шахматовым (Шахматов А. А. Разыскания... С. 415-417). М. Д. Приселков следовал этой точке зрения, считая, что после крещения Руси Владимиром и до 1037 г. греческого митрополита в Киеве не было. Он полагал, что русская церковь в первые десятилетия своего существования была связана не с Константинополем, а с болгарской Охридской патриархией, и упоминаемый в нескольких памятниках митрополит или архиепископ Иоанн был болгарским иерархом (Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XV вв. СПб., 1913. С. 33-46). Однако ряд авторов отвергает это предположение. В византийском перечне митрополичьих кафедр кафедра «Россиа» названа на 60-м месте между Помпейуполисом, где митрополия была учреждена в 976-997 гг., и Алланией, где она возникла ранее 997 г.: очевидно, и русская митрополия была основана в эти годы (Рорре A. The Original Status of the Old-Russian Church // The Rise of Christian Russia. London, 1982. Vol. 3. P. 20-26; Щапов Я. H. Государство и церковь Древней Руси. М., 1989. С. 25-28).

{22} Исследователями установлено, что в HI младшей редакции, а также в HIV и CI- очевидно, и в Начальном своде,- использовался только «Хронограф по великому изложению» (текст которого может быть восстановлен по Хронографическим палеям и Троицкому хронографу, исследованному и изданному О. В. Твороговым) (Творогов О. В.: 1) Древнерусские хронографы. Л., 1975. Гл. 2 и 3; 2) Материалы к истории русских хронографов. 3. Троицкий хронограф // ТОДРЛ. Л., 1989. Т. 42. С. 287- 343), а ПВЛ пользовалась только полным переводом Хроники Амартола (в тех частях ПВЛ, которых нет в HI) (Творогов О. В.: 1) Повесть временных лет и Хронограф по великому изложению // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 28. С. 99-113; 2) Повесть временных лет и Начальный свод: (Текстологический комментарий) // Там же. Л., 1976. Т. 30. С. 3-26). Это обстоятельство еще раз подтверждает первичность текста, сохранившегося в HI младшей редакции и Новгородско-Софийском своде, т. е. Начального свода, по отношению к ПВЛ..

{23} Предположение А. А. Шахматова о существовании продолжения Древнейшего свода, составленного в 1073 г. печерским монахом Никоном (Шахматов А. А. Разыскания... С. 420-460), не опирается на какие-либо параллельные летописные тексты, независимые от ПВЛ. Основным аргументом в пользу существования такого предположения служит появление начиная с 6569 (1061) г. точных дат в летописании (подробнее об этом см. в статье: Приселков М. Д. Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам // Учен. зап. ЛГУ. № 73. Сер. ист. наук. 1941. Вып. 8. С. 215-246) и связь его с Печерским монастырем и с Тмутороканью, куда вынужден был бежать Никон, поссорившись с князем Изяславом. В литературе последующих лет высказывались и возражения против предположения о Никоне как составителе одной из редакций, предшествующих ПВЛ (Алешковский М. X. Повесть временных лет. С. 21, примеч. 9).

{24} Предположение о существовании Новгородского свода 1050-1079 гг. было высказано А. А. Шахматовым на основании анализа некоторых известий HI и «свода 1448 г.» (Новгородско-Софийского свода-см. ниже, примеч. 133 и 140), а также новгородских известий ПВЛ (Шахматов А. А. Разыскания... С. 197-257). Сомнения в существовании этого свода были высказаны в краткой форме М. Н. Тихомировым (Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР. М., 1940. Т. 1. С. 55) и в развернутой- Д. С. Лихачевым, предполагавшим, что новгородские известия ПВЛ восходят к устным рассказам дружинника Вышаты (Лихачев Д. С: 1) «Устные летописи» в составе Повести временных лет//Ист. зап. М., 1945. № 17. С. 201-224; 2) Русские летописи... С. 89, примеч. 1; с. 93, примеч. 1).

{25} Данное М. Д. Приселковым описание взаимоотношений Печерского монастыря с киевскими князьями вызвало резкие возражения И. П. Еремина, объявившего образ летописца у А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова «модернизированным» и заявившего, что летописец был скорее моралист, чем политик (Еремин И. П. Литература Древней Руси. М.; Л., 1960. С. 62-64). Однако известные слова А. А. Шахматова о том, что «рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы» (Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1. С. XVI), как и аналогичные высказывания М. Д. Приселкова, основывались на колоссальном материале сравнения летописных сводов XII-XVI вв. - примеры пристрастия летописцев Приселков приводил во Введении к книге (см. с. 36-38). Слова М. Д. Приселкова «не дешево продал свое перо» относились не к индивидуальному летописцу (как понял их И. П. Еремин), а к Печерскому монастырю, ведшему свою, отличную от княжеской и часто очень смелую политику. «Если летописец был монахом, то тем большую свободу давал он своей пристрастной оценке, когда она совпадала с интересами родной обители и чернеческого стада, ее населявшего», - писал А. А. Шахматов (Шахматов А. А. Повесть временных лет. С. XVI); наблюдения М. Д. Приселкова подтверждали это мнение.

{26} Приведенный заголовок ПВЛ читается только в Хлебниковском списке Ипат (вторая половина XVI в.); в остальных списках Ипат. только «черноризца Федосьева монастыря Печерского» без имени; в Лавр. и сходных с нею летописях упоминания Печерского монастыря нет. В связи с этим высказывались сомнения в том, что автором ПВЛ был Нестор.

{27} Предположение о том, что в сводах, предшествовавших ПВЛ, Аскольд и Дир считались потомками Кия, было высказано Шахматовым (Шахматов А. А. Разыскания... С. 323-329).

{28-29} Это объяснение «норманнизма» Нестора было принято и Д. С. Лихачевым (Лихачев Д. С. Русские летописи... С. 157-160).

{30} Известие 6604 (1096) г. о беседе с Гюрятой о северных народах читается не только в Ипат., включавшей также известие 6622 (1114) г. о Ладоге и, согласно построению А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова, отражавшей 3-ю редакцию ПВЛ, но и в Лавр. (2-й редакции ПВЛ) (ср. Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Т. 1. С. 167- 168); в связи с этим М. Д. Приселков в стемме «Начало русского летописания» (с. 82) предполагал перекрестное влияние обеих редакций на Лавр. и Ипат. Ряд авторов высказывал сомнение в принадлежности записей 6604 и 6622 гг. одному лицу - составителю редакции 1118 г. (ИстринВ. М. Замечания о начале русского летописания; MullerL. Die «dritte Redaktion» der sogenannten Nestorchonik. S. 171-186; АлешковскийМ. Х. Повесть временных лет. С. 10-12).

{31} Версия о поселении Рюрика в Ладоге читается, очевидно, не только в 3-й редакции ПВЛ (Ипат.), но и во 2-й, судя по Радз. в Лавр. после имени «Рюрик» оставлен пробел, а такой же пробел был и в Тр., с надписанным другой рукой словом «Новг.». Прямое указание, что Рюрик сел в Новгороде, сохранилось лишь в HI (и в близком к ней Новгородско-Софийском своде). Помимо названных М. Д. Приселковым, можно указать еще два списка: РНБ, F.IV.237- копия с Ермолаевского списка; БАН, 21.3.14, 1651 г. (ср.: ПСРЛ. СПб., 1908. Т. 2. С. VI-XVI; Описание рукописного отдела БАН СССР. М.; Л., 1959. Т. 3, вып. 1.С. 304-306).

В. М. Истрин Книгы временьныя и образныя Георгия мниха Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе Текст, исследование и словарь Том I Текст Пгр. , 1920 г. Том II а) Греческий текст «Продолжения Амартола», б) Исследование Пгр. , 1922 г.

Хроника Малалы сохранилась в единственном греческом списке, остатки славянского перевода в русской письменности тем драгоценны, что перевод этот сделан с греческого текста, гораздо лучшего против единственно сохранившегося Попытка со брать славянский текст Малалы сделана В Μ Истриным I книга - в Зап. Ак. Наук, серия VIII, т I, № 3 (1897 г), книги II, IV, V и X - в Лет. Ист. Филол. Об-ва при Новоросс Ун-те (тт X, XIII, XV, XVII), книги VI-VII, VIII-IX, XI-XIV и XV- XVIII в Сборн. Отд. ρ яз и сл. Ак. Наук, тт. 89, 90 и 91

Еллинский и Римский летописец еще ожидает издания, и ознакомиться с его составом можно только через «Обзор хронографов русской редакции» А. Н. Попова, вып. Ι, Μ , 1866 г.

В некрологической статье об Изяславе (1078 г.) автор Начального свода делает такое замечание о 1068-69 гг.: «Колико бо ему створиша Кияне: самого выгнаша, а дом его разграбиша, а не въезда противу тому зла. Аще ли кто дееть вы. сечець исече, то не сь то створи, но сынъ его» Нельзя яснее назвать свою аудиторию.

Шахматов А А Житие Антония и Печерская летопись Журнал М-ва Нар Проев, 1898, март, Его же Корсунская легенда о крещении Владимира Сборник статей в честь В И Ламанского, т. II, с. 1029-1153

Текст Печерского патерика лучше всего издан Д. И. Абрамовичем: «Памятники слав. рус. письменности, т. II». Изд. Археографической Комиссии, СПб., 1911. См. также его же: Исследование о Киево-печерском Патерике. СПб., 1902; А. А. Шахматов. Киево-печерский патерик и Печерская летопись. Извест. Отдел. рус. яз. и слов 1897, т. II, кн. 3.

Реконструкция текстов второй и третьей редакций «Повести временных лет» дана А. А. Шахматовым в его «Повести временных лет», т. I, издание Археографической Комиссии, Птр, 1916. Предлагаемое ниже исследование несколько видоизменяет выводы А. А. Шахматова.

"Повесть временных лет" - выдающийся исторический и литературный памятник, отразивший становление древнерусского государства, его политический и культурный расцвет, а также начавшийся процесс феодального дробления. Созданная в первые десятилетия ХII в., она дошла до нас в составе летописных сводов более позднего времени. Самые старшие из них - Лаврентьевская летопись - 1377 г., Ипатьевская, относящаяся к 20-м годам ХV в., и Первая Новгородская летопись 30-х годов ХIV в.

В Лаврентьевской летописи "Повесть временных лет" продолжена северорусской Суздальской летописью, доведённой до 1305 г., а Ипатьевская летопись помимо "Повести временных лет" содержит летопись Киевскую и Галицко-Волынскую, доведенную до 1292 г. Все последующие летописные своды ХV - ХVI вв. непременно включали в свой состав "Повесть временных лет", подвергая ее редакционной и стилистической переработке.

ФОРМИРОВАНИЕ ЛЕТОПИСИ

Гипотеза А. А. Шахматова

История возникновения русской летописи привлекала к себе внимание не одного поколения русских ученых, начиная с В.Н. Татищева. Однако только А.А. Шахматову, выдающемуся русскому филологу, в начале нынешнего столетия удалось создать наиболее ценную научную гипотезу о составе, источниках и редакциях "Повести временных лет". При разработке своей гипотезы А.А. Шахматов блестяще применил сравнительно-исторический метод филологического изучения текста. Результаты исследования изложены в его работах "Разыскания о древнейших русских летописных сводах" (Спб., 1908) и "Повесть временных лет", т. 1 (Пг., 1916).

В 1039 г. в Киеве учредили митрополию - самостоятельную церковную организацию. При дворе митрополита был создан "Древнейший Киевский свод", доведенный до 1037 г. Этот свод, предполагал А.А. Шахматов, возник на основе греческих переводных хроник и местного фольклорного материала. В Новгороде в 1036 г. создается Новгородская летопись, на ее основе и на основе "Древнейшего Киевского свода" в 1050 г. возникает "Древний Новгородский свод". В 1073 г. монах Киево-Печерского монастыря Никон Великий, используя "Древнейший Киевский свод", составил "Первый Киево-Печерский свод", куда включил также записи исторических событий, происшедших после смерти Ярослава Мудрого (1054). На основании "Первого Киево-Печерского свода" и "Древнего Новгородского свода" 1050 г. создается в 1095 г.

"Второй Киево-Печерский свод", или, как его сначала назвал Шахматов, "Начальный свод". Автор "Второго Киево-Печерского свода" дополнил свои источники материалами греческого хронографа, Паремийника, устными рассказами Яна Вышатича и житием Антония Печерского. "Второй Киево-Печерский свод" и послужил основой "Повести временных лет", первая редакция которой была создана в 1113 г. монахом Киево-Печерского монастыря Нестором, вторая редакция - игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром в 1116 г. и третья - неизвестным автором - духовником князя Мстислава Владимировича.

Первая редакция "Повести временных лет" Нестора основное внимание в повествовании об исторических событиях конца ХI - начала ХII в. уделяла великому киевскому князю Святополку Изяславичу, умершему в 1113 г. Владимир Мономах, став после смерти Святополка великим киевским князем, передал ведение летописи в свой вотчинный Выдубицкий монастырь. Здесь игумен Сильвестр и осуществил редакторскую переработку текста Нестора, выдвинув на первый план фигуру Владимира Мономаха. Не сохранившийся текст первой Несторовой редакции "Повести временных лет" А. А. Шахматов реконструирует в своей работе "Повесть временных лет" (т. 1-й). Вторую редакцию, по мнению ученого, лучше всего сохранила Лаврентьевская летопись, а третью - Ипатьевская.

Гипотеза А. А. Шахматова, столь блестяще восстанавливающая историю возникновения и развития начальной русской летописи, однако, пока остается гипотезой. Ее основные положения вызвали возражения В.М. Истрина.

Он считал, что в 1039 г. при дворе митрополита-грека путем сокращения хроники Георгия Амартола возник "Хронограф по великому изложению", дополненный русскими известиями. Выделенные из "Хронографа" в 1054 г., они составили первую редакцию "Повести временных лет", а вторая редакция создана Нестором в начале второго десятилетия ХII в.

Гипотеза Д.С. Лихачёва

Интересные уточнения гипотезы А. А. Шахматова сделаны Д. С. Лихачевым 1. Он отверг возможность существования в 1039 г. "Древнейшего Киевского свода" и связал историю возникновения летописания с конкретной борьбой, которую пришлось вести Киевскому государству в 30 - 50-е годы ХI столетия против политических и религиозных притязаний Византийской империи. Византия стремилась превратить русскую церковь в свою политическую агентуру, что угрожало самостоятельности древнерусского государства. Притязания империи встречали активный отпор великокняжеской власти, которую в борьбе за политическую и религиозную самостоятельность Руси поддерживали широкие массы населения. Особого напряжения борьба Руси с Византией достигает в сер. ХI в. Великому князю киевскому Ярославу Мудрому удается высоко поднять политический авторитет Киева и Русского государства. Он закладывает прочные основы политической и религиозной самостоятельности Руси. В 1039 г. Ярослав добился учреждения в Киеве митрополии. Тем самым Византия признала известную самостоятельность русской церкви, хотя во главе ее оставался митрополит-грек.

Кроме того, Ярослав добивался канонизации Ольги, Владимира и своих братьев Бориса и Глеба, убитых Святополком в 1015 г. В конце концов, в Византии вынуждены были признать Бориса и Глеба русскими святыми, что явилось торжеством национальной политики Ярослава. Почитание этих первых русских святых приобрело характер национального культа, оно было связано с осуждением братоубийственных распрей, с идеей сохранения единства Русской земли. Политическая борьба Руси с Византией переходит в открытое вооруженное столкновение: в 1050 г. Ярослав посылает войска на Константинополь во главе со своим сыном Владимиром. Хотя поход Владимира Ярославича и закончился поражением, Ярослав в 1051 г. возводит на митрополичий престол русского священника Илариона. В этот период борьба за самостоятельность охватывает все области культуры Киевской Руси, в том числе и литературу. Д.С.Лихачев указывает, что летопись складывалась постепенно, в результате возникшего интереса к историческому прошлому родной земли и стремления сохранить для будущих потомков значительные события своего времени. Исследователь предполагает, что в 30 - 40-е годы ХI в. по распоряжению Ярослава Мудрого была произведена запись устных народных исторических преданий, которые Д. С. Лихачев условно называет "Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси". В состав "Сказания" входили предания о крещении Ольги в Царьграде, о смерти двух мучеников-варягов, об испытании вер Владимиром и его крещении. Эти предания носили антивизантнйский характер. Так, в сказании о крещении Ольги подчеркивалось превосходство русской княгини над греческим императором. Ольга отвергла притязания императора на свою руку, ловко "переклюкав" (перехитрив) его. Сказание утверждало, что русская княгиня не видела особой чести в предлагаемом ей браке. В своих отношениях с греческим императором Ольга проявляет чисто русскую смекалку, ум и находчивость. Она сохраняет чувство собственного достоинства, отстаивая честь родной земли.

Предание об испытании вер Владимиром подчеркивает, что христианство было принято Русью в результате свободного выбора, а не получено в качестве милостивого дара от греков. В Киев, согласно этому преданию, являются посланцы различных вер: магометанской, иудейской и христианской. Каждый из послов расхваливает достоинства своей религии. Однако Владимир остроумно отвергает и мусульманскую, и иудейскую веры, поскольку они не соответствуют национальным традициям Русской земли. Остановив свой выбор на христианстве, Владимир, прежде чем принять эту религию, отправляет своих посланцев испытать, какая же вера лучше. Посланные воочию убеждаются в красоте, пышности и великолепии церковного христианского богослужения, они доказывают князю преимущества православной веры перед другими религиями, и Владимир окончательно останавливает свой выбор на христианстве.

Д. С. Лихачев предполагает, что "Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси" были записаны книжниками киевской митрополии при Софийском соборе. Однако Константинополь не был согласен с назначением на митрополичью кафедру русского Илариона (в 1055 г. на его месте видим грека Ефрема), и "Сказания", носившие антивизантийский характер, не получили здесь дальнейшего развития. Центром русского просвещения, оппозиционно настроенным против митрополита-грека, с середины ХI в. становится Киево-Печерский монастырь. Здесь в 70-х годах Х1 в. происходит оформление русской летописи. Составитель летописи - Никон Великий. Он использовал "Сказания о распространении христианства", дополнил их рядом устных исторических преданий, рассказами очевидцев, в частности воеводы Вышаты, историческими сведениями о событиях современности и недавних дней. Очевидно, под влиянием пасхальных хронологических таблиц - пасхалий, составлявшихся в монастыре, Никон придал своему повествованию формулу погодных записей - по "летам".

В созданный около 1073 г. "Первый Киево-Печерский свод" он включил большое количество сказаний о первых русских князьях, их походах на Царьград. Им же, по-видимому, была использована и Корсунская легенда о походе Владимира Святославича в 933 г. на греческий город Корсунь (Херсонес Таврический), после взятия которого Владимир потребовал себе в жены сестру греческих императоров Анну. Благодаря этому свод 1073 г. приобрел резко выраженную антивизантийскую направленность. Никон придал летописи огромную политическую остроту, историческую широту и небывалый патриотический пафос, что и сделало это произведение выдающимся памятником древнерусской культуры. Свод осуждал княжеские усобицы, подчеркивая ведущую роль народа в защите Русской земли от внешних врагов.

Таким образом, "Первый Киево-Печерский свод" явился выразителем идей и настроений средних и даже низших слоев феодального общества. Отныне публицистичность, принципиальность, широта исторического подхода, патриотический пафос становятся отличительными чертами русской летописи. После смерти Никона работа над летописью продолжалась в Киево-Печерском монастыре. Здесь велись погодные записи о текущих событиях, которые затем были обработаны и объединены неизвестным автором во "Второй Киево-Печерский свод" 1095 г. "Второй Киево-Печерский свод" продолжал пропаганду идей единства Русской земли, начатую Никоном. В этом своде также резко осуждаются княжеские крамолы, а князья призываются к единству для совместной борьбы со степными кочевниками-половцами. Составитель свода ставит четкие публицистические задачи: воспитывать патриотизм, примером прежних князей исправить нынешних.

Автор "Второго Киево-Печерского свода" широко привлекает рассказы очевидцев событий, в частности рассказы сына Вышаты Яна. Составитель свода использует также греческие исторические хроники, в частности хронику Георгия Амартола, данные которой позволяют ему включить историю Руси в общую цепь событий мировой истории.

"Повесть временных лет" создается в период, когда Киевская Русь испытывает на себе наиболее сильные удары степных кочевников-половцев, когда перед древнерусским обществом встал вопрос о сплочении всех сил для борьбы со степью, с "полем" за землю Русскую, которую "потом и кровью стяжали отцы и деды". В 1098 г. великий киевский князь Святополк Изяславич примиряется с Киево-Печерским монастырем: он начинает поддерживать антивизантийское направление деятельности монастыря и, понимая политическое значение летописи, стремится взять под контроль ведение летописания.

В интересах Святополка на основе "Второго Киево-Печерского свода" и создается монахом Нестором в 1113 г. первая редакция "Повести временных лет". Сохранив идейную направленность предшествующего свода, Нестор стремится всем ходом исторического повествования убедить русских князей покончить с братоубийственными войнами и на первый план выдвигает идею княжеского братолюбия. Под пером Нестора летопись приобретает государственный официальный характер.

Святополк Изяславич, поставленный Нестором в центр повествования о событиях 1093 - 1111 гг., не имел большой популярности в обществе того времени. После его смерти великим киевским князем стал в 1113 г. Владимир Мономах - "добрый страдалец за русскую землю". Понимая политическое и юридическое значение летописи, он передал ее ведение в Выдубицкий монастырь, игумен которого Сильвестр по поручению великого князя в 1116 г. составляет вторую редакцию "Повести временных лет". В ней на первый план выдвинута фигура Мономаха, подчеркиваются его заслуги в борьбе с половцами и в установлении мира между князьями.

В 1118 г. в том же Выдубицком монастыре неизвестным автором была создана третья редакция "Повести временных лет". В эту редакцию включено "Поучение" Владимира Мономаха, изложение доведено до 1117г.

Гипотеза Б.А. Рыбакова

Иную концепцию развития начального этапа русского летописания развивает Б.А. Рыбаков 1. Анализируя текст начальной русской летописи, исследователь предполагает, что погодные краткие записи стали вестись в Киеве с появлением христианского духовенства (с 867 г.) при княжении Аскольда. В конце Х столетия, в 996 - 997 гг., был создан "Первый Киевский летописный свод", обобщивший разнородный материал кратких погодных записей, устных сказаний. Свод этот был создан при Десятинной церкви, в его составлении приняли участие Анастас Корсунянин - настоятель собора, епископ Белгородский и дядя Владимира, Добрыня. Свод давал первое историческое обобщение полуторавековой жизни Киевской Руси и завершался прославлением Владимира. В это же время, предполагает Б. А. Рыбаков, оформляется и Владимиров цикл былин, в котором давалась народная - оценка событий и лиц, тогда как летопись знакомила с придворными оценками, с книжной культурой, дружинным эпосом, а также с народными сказаниями.

Разделяя точку зрения А.А. Шахматова о существовании Новгородского свода 1050 г., Б. А. Рыбаков считает, что летопись была создана при деятельном участии новгородского посадника Остромира и эту "Остромирову летопись" следует датировать 1054 - 1060 гг. Она была направлена против Ярослава Мудрого и варягов-наемников. В ней подчеркивалась героическая история Новгорода и прославлялась деятельность Владимира Святославича и Владимира Ярославича, князя новгородского. Летопись носила чисто светский характер и выражала интересы новгородского боярства.

Б. А. Рыбаков предлагает интересную реконструкцию текста "Повести временных лет" Нестора. Выдвигает гипотезу об активном личном участии Владимира Мономаха в создании второй, Сильвестровой, редакции. Третью редакцию "Повести временных лет" исследователь связывает с деятельностью сына Мономаха Мстислава Владимировича, который попытался противопоставить Киеву Новгород.

В дальнейшем исследовании этапов формирования древнерусской летописи Б. А. Рыбаков разделяет точки зрения А. А. Шахматова и современных советских исследователей. Таким образом, вопрос о начальном этапе русского летописания, о составе, источниках "Повести временных лет" является весьма сложным и далеко не решенным.

Несомненно, однако, то, что "Повесть временных лет" - результат большой сводческой редакторской работы, обобщивший труд нескольких поколений летописцев.