Поэзия

Весь жар души, её молодость, всю любовь к жизни и земле своей ненаглядной Сергей Александрович Есенин отдал поэзии, пожертвовав многими радостями, устойчивым положением в обществе и в самой судьбе своей.

Поэт Сергей Городецкий, хорошо знавший поэта, утверждал: «Есенин был единственный из современных поэтов, который подчинил всю свою жизнь писанию стихов. Для него не было никаких ценностей в жизни, кроме его стихов. Все его выходки, бравады и неистовства вызывались только желанием заполнить пустоту жизни от одного стихотворения до другого... В этом смысле он ничуть не был похож на того пастушка с деревенской дудочкой, которого нам поспешили представить поминальщики. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке его». И о нём же: «...Стихи он принёс завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию».

Любопытен отзыв о поэзии Есенина поэта совсем другой творческой направленности и уже другого времени — Бориса Пастернака:

«Со времени Кольцова земля русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин, подарив его времени с бесподобною свободой и не отяжелив подарка стопудовой народнической старательностью. Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовём высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею».

И, кстати, об артистичности. Есенин мастерски читал свои стихи, однако от искусных декламаторов он отличался тем, что вкладывал и в это всю свою душу, оставляя ярчайшее впечатление в сердцах слушателей, чему немало документальных подтверждений. Вот что рассказывает Борис Соловьёв о вечере в зале Городской думы на Невском, который вёл Есенин, выпуская одного за другим своих друзей-имажинистов, получавших отпор публики в виде острых замечаний и язвительных реплик.

«Есенина это явно раздражало и сердило, он начал пререкаться с аудиторией... и мне казалось одно время, что вечер вот-вот может сорваться.

— А теперь я прочитаю вам свои стихи... — ...и аудитория, только что недовольно шумевшая... сразу стихла; все присутствующие затаили дыхание, словно в ожидании чего-то необыкновенного и чудесного, и это ожидание оказалось не тщетным. —

Разбуди меня завтра рано,
О, моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.
(„Разбуди меня завтра рано…”)

Есенин читал это стихотворение так, словно исповедовался перед нами в своих самых сокровенных раздумьях и переживаниях, делился опытом всей своей жизни, раскрывал свою судьбу...
Мне не пришлось больше услышать ничего похожего и подобного — по глубине самого чистого и совершенного лиризма, чуждого каким бы то ни было посторонним признакам и приметам, по степени полного растворения самого художника в сиянии и потоке этого лиризма, словно бы несущего его к каким-то чудесным и ещё самому ему неведомым берегам.

Я не знаю, так ли это было воспринято (и другими ), но каждый из присутствующих ответил на них (стихи ) бурными аплодисментами и восторженным ликованием, и буря оваций ещё долго и долго гремела вслед за ними».

Известен и тот факт из воспоминаний Горького, что, когда по его просьбе Есенин прочитал ему «Песнь о собаке» и произнёс последние строчки:

Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег.

— на глазах Алексея Максимовича сверкнули слёзы.

И как актуально и сегодня звучат такие слова Михаила Осоргина:

«Вероятно, на поэте лежит много обязанностей: воспитывать нашу душу, отражать эпоху, улучшать и возвышать родной язык; может быть, ещё что-нибудь. Но несомненно одно: не поэт тот, чья поэзия не волнует. Поэзия Есенина могла раздражать, бесить, восторгать — в зависимости от вкуса. Но равнодушным она могла оставить только безнадёжно равнодушного и невосприимчивого человека».

И раньше было, и сейчас в ходу такое мнение: Сергей Есенин настолько был одарён от природы, что одного этого хватило на всю его творческую жизнь, не зря же Горький назвал его органом, созданным исключительно для поэзии.

Однако это очень распространённое заблуждение, и не только в отношении Есенина. Вот всего лишь один пример из воспоминаний Ильи Эренбурга:

«Выпили мы немного — графинчик был крохотным; но уходить из уютной тёплой комнаты не хотелось. Есенин меня удивил: заговорил о живописи; недавно он смотрел коллекцию Щукина, его заинтересовал Пикассо. Оказалось, что он читал в переводе Верлена, даже Рембо. Потом он начал декламировать Пушкина...

На улице, когда мы прощались, Есенин сказал: „Поэзия не пирожные, рублями за неё не расплатишься...” Эти слова я запомнил — они меня поразили...»

А вот ценное наблюдение писателя Ивана Рахилло: «Поражали его удивительная память и знание славянского языка. Не раскрывая книги, он произносил из „Слова (о полку Игореве )” целые главы наизусть». Он знал и ценил не только русскую поэзию. На Кавказе он с удовольствием и большим знанием дела читал армянских поэтов и очень хотел встретиться с Чаренцем, но не получилось.

И снова — из воспоминаний Ивана Рахилло:

«Москва торжественно отмечает 125-летие со дня рождения Пушкина.

У дома Герцена собираются писатели. Много знакомых: Казин, Орешин, Кириллов, Городецкий. Есенин в сером костюме, в руках — огромный венок из живых цветов. Вот кто-то тронул его за плечо, и он быстро, с юношеской готовностью обернулся к приятелю, и на лице его сразу зажглась добрая, широкая улыбка. Казалось, он улыбался всему миру: деревьям, дню, облакам, людям, цветам, — улыбка у него была чистосердечна и жизнерадостна, он будто звал улыбаться с собой всех окружающих.

(У памятника Пушкину Есенин читает стихи ) так, будто даёт клятву тому, чей могучий дар стал русской судьбой, кто, преодолев все жестокие превратности, остался „в бронзе выкованной славы”.

Есенин читает, вытянув вперёд свои руки и будто дирижируя ими над головами собравшихся:

А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.

Но, обречённый на гоненье,
Ещё я долго буду петь...
Чтоб и моё степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.
(„Пушкину”)

Пушкин — вот чьё сердце согревало мечту Есенина, чей немеркнущий образ постоянно сиял в его собственном сердце!». И это он как-то заметил: «Чтобы до конца понять Пушкина, надо быть гением». Надо думать, как горячо любил он сам образ Александра Сергеевича, как глубоко понимал каждую его строку!

После поездок за границу, встретившись с Ильёй Сельвинским, Есенин говорил: «Мне нравится цивилизация. Однако я очень не люблю Америку. Америка — это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества». В то время, когда многие люди искусства восторгались небоскрёбами Нью-Йорка, техническим прогрессом за океаном и так далее, он напечатал в газете очерк, где окрестил Америку удивительно точно — Железным Миргородом. Широкой, любящей, глубокой и тонкой душе поэта там действительно нечего было делать.

Не хотел Есенин размениваться на что бы то ни было и в России:

Приемлю всё.
Как есть всё принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.
(«Русь советская»)

«Милую лиру» свою Есенин не хотел «подравнивать» под те или иные политические или общественные взгляды, так же как, имея возможность остаться за границей, не сделал этого. «Я пел, когда был край мой болен», — этой строкой он словно отвечал уничижительному отзыву в свой адрес Ивана Бунина оттуда, из-за границы. Он понимал, что, оставив любимую Русь, предаст талант свой — естественный и органичный, как родное поле под Рязанью… Духовный этот подвиг был оценён Россией разве что в конце XX века.

Есенин всей душой стремился понять новое время, стать одним из тех, кто верил в будущее новой России.

Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
(«Письмо к женщине»)

Он понимал, что страна должна двигаться вперёд, что это неизбежное условие выживания, хотя и грустил по этому поводу искренно, сравнивая жеребёнка с «чугунным поездом»:

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
(«Сорокоуст»)

Любовь

Из всего, что мы знаем о Есенине (хотя до конца знать Судьбу поэта никому не дано), всё-таки напрашивается вывод: больше всего в жизни он любил поэзию, и личную жизнь так или иначе корректировал под неё.

Стремясь завоевать обе столицы — и главную, и северную, — и нигде не имея своего дома и надёжного тыла, Есенин был зависим от обстоятельств своей бурной и порой непредсказуемой личной жизни. Такова встреча с Айседорой Дункан, которая пленила поэта не только как красивая женщина, но и как европейская знаменитость. К радуге славы он тянулся постоянно, что вполне естественно для таланта из провинции, и ему казалось, что ореол известности той же Айседоры или громкое имя дочери Шаляпина, на которой он не прочь был ранее жениться, поможет и его имени взойти на звёздный небосклон. Это мы сейчас знаем, что с таким талантом, как у Есенина, невозможно было не занять достойное место на российском Парнасе. А тогда, при далеко не ровном отношении к его стихам разнородных литературных течений в лице их самолюбивых представителей, всё было совсем не просто, тем более для вчерашнего деревенского паренька, не искушённого ни в столичной литературной, ни в светской жизни. К тому же история России изобилует десятками примеров, когда очень талантливые поэты, волею судеб обделённые широкой известностью, так и остались не узнанными и не оценёнными по-настоящему отечеством. И в этом смысле нетрудно понять Есенина.

Но вернёмся к Айседоре Дункан.

— Не рассказывал ли вам Сергей Александрович о своей жизни с Айседорой Дункан? — спросил при личной встрече Шаганэ Нерсесовну Тальян, лирическую героиню «Персидских мотивов», литературовед В. Г. Белоусов.

— Рассказывал, конечно. Помню такую деталь. Когда он впервые пришёл к Дункан, она лежала на софе; предложила ему сесть у её ног, стала гладить по голове, сказала, что он очень похож на её сына. (Её сын и дочь погибли до этого в автомобильной катастрофе. ) И помню ещё, что Есенин говорил о частых ссорах с ней — всегда с горечью, неприязненно, указывая, что она толкала его к пьянству. «Если бы она, — жаловался Сергей Александрович, — любила меня, как человека, как друга, то не позволяла бы мне это делать, оберегала бы от пьянки. А она сама не умела и не хотела обходиться без вина. Я не могу без содрогания вспоминать это время», — часто повторял он.

А вот что писал о них Илья Эренбург: «В Берлине несколько раз я встречал его с Айседорой Дункан. Она понимала, что ему тяжело, хотела помочь и не могла. Она обладала не только большим талантом, но и человечностью, нежностью, тактом; но он был бродячим цыганом; пуще всего его пугала сердечная осёдлость».

А Галина Серебрякова отмечает, что на прощании с Есениным в гробу поэта лежала телеграмма от Айседоры Дункан с искренними словами утраты...

И потому нет в этой теме окончательных выводов и никогда не будет. В том числе и в утверждениях, что честолюбие играло главную роль в отношении Есенина к женщинам.

«Когда Есенин встречал меня в обществе других мужчин, например, моих коллег-преподавателей, то подходил сам, знакомился с ними, но уходил обязательно со мной.

Всегда приходил с цветами, иногда с розами, но чаще с фиалками. Цветы сам очень любил.

Как-то я заболела, а сестра уходила на службу. Все три дня, пока я болела, Сергей Александрович с утра являлся ко мне, готовил чай, беседовал со мной, читал стихи из „Антологии армянской поэзии”. Содержание этих разговоров мне не запомнилось, но можно отметить, что они были простыми, спокойными.

Есенин взял себе на память мою фотографию, причём он сам её выбрал из числа других», — вспоминала Шаганэ Тальян.

Улеглась моя былая рана —
Пьяный бред не гложет сердце мне.
Синими цветами Тегерана
Я лечу их нынче в чайхане.
(«Улеглась моя былая рана…»)

Так начинается одно из первых стихотворений, составивших знаменитые «Персидские мотивы». И строки эти — вовсе не фантазия творческого человека, это отзвук длительных и морально тяжёлых для поэта поездок с Айседорой Дункан по Европе и Америке, а между ними — беспорядочной столичной жизни, с лихвой отразившейся в «Москве кабацкой». Только зная об этом, можно представить и понять всё значение свидания Сергея Есенина с Кавказом осенью 1924 года, его выздоровление, в первую очередь духовное, и щедрый свет встречи с прообразом его пленительных стихов, посвящённых Шаганэ.
И в Тифлисе, и в Батуме (так его называли тогда), и в Баку Есенина встречали и принимали как известного русского поэта, много печатали.

Или снова, сколько ни проси я,
Для тебя навеки дела нет,
Что в далёком имени — Россия —
Я известный, признанный поэт.

У меня в душе звенит тальянка,
При луне собачий слышу лай.
Разве ты не хочешь, персиянка,
Увидать далёкий синий край?

Я сюда приехал не от скуки —
Ты меня, незримая, звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.
(«Никогда я не был на Босфоре»)

«Как-то в декабре 1924 года я вышла из школы и направилась домой. На углу я заметила молодого человека выше среднего роста, стройного, русоволосого, в мягкой шляпе и в заграничном макинтоше поверх серого костюма. Бросилась в глаза его необычная внешность, и я подумала, что он приезжий из столицы», — вспоминала Шаганэ.

В Батуме она снимала комнату с сестрой Катей, тоже учительницей. В тот вечер к ним вбежала соседка и сообщила, что известный русский поэт хочет познакомиться с Шаганэ. По-видимому, не только молодая учительница обратила на него внимание, выходя из школы, но и он на неё. «Мы пошли, — рассказывала Тальян. — От нас и гостей в крохотной комнатке Иоффе (соседки ) стало невозможно тесно. После того как мы познакомились, я предложила всем идти гулять в парк».

Вполне возможно, что Шаганэ могла стать очередным увлечением поэта. И от неё зависело, какими будут эти взаимоотношения. И, несмотря на то, что к этому времени она была свободна (замуж вышла рано, но вскоре муж умер, оставив её с сыном), Шаганэ по чистоте своей души подняла их знакомство на иной уровень, более высокий и в то же время более душевный. И Есенин словно обрёл былую веру в красоту женщины (не только внешнюю!), в её ум и сердечную преданность.

«На следующий день, уходя из школы, я опять увидела его на том же углу. Было пасмурно, на море начинался шторм. Мы поздоровались, и Есенин предложил пройтись по бульвару, заявив, что не любит такой погоды и лучше почитает мне стихи. Он прочитал „Шаганэ ты моя, Шаганэ...” и тут же подарил мне два листка клетчатой тетрадочной бумаги, на которых стихотворение было записано. Под ним подпись: С. Есенин».

В другие встречи, которые теперь происходили почти ежедневно, он читал новые стихи из этого цикла.

Руки милой — пара лебедей —
В золоте волос моих ныряют.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.

Пел и я когда-то далеко
И теперь пою про то же снова,
Потому и дышит глубоко
Нежностью пропитанное слово.

Я не знаю, как мне жизнь прожить:
Догореть ли в ласках милой Шаги
Иль под старость трепетно тужить
О прошедшей песенной отваге?
(«Руки милой — пара лебедей…»)

А 4 января уже нового, 1925 года поэт принёс сборник своих стихов «Москва кабацкая» с автографом, написанным карандашом: «Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне. С. Есенин». И, хотя книгу эту он дарил, очевидно, с удовольствием, но в творчестве его уже был сделан весомый шаг к свету и добру, к новым надеждам.

«В другой раз он сказал мне, что напечатает „Персидские мотивы” и поместит мою фотографию. Я попросила этого не делать, указав, что его стихи и так прекрасны и моя карточка к ним ничего не прибавит.

С. А. Есенин есть и до конца дней будет светлым воспоминанием моей жизни» (Шаганэ Тальян, 1959 год ).

А нам остаётся быть вечно благодарными этой молодой женщине, чей образ надолго остался не только в сердце Сергея Есенина, но и в сокровищнице мировой литературы:

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,

Шаганэ ты моя, Шаганэ.

Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому, что я с севера, что ли.

Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи —
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.

Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
(«Шаганэ ты моя, Шаганэ!..»)

Судьба

Несмотря на внешнюю «акклиматизацию» Есенина в столичной жизни, душа его — чистая, любящая, поначалу наивная — стала полем сражения между тем, с чем он шёл к людям, и тем, что встречал на своём пути. Люди ценили его лучшие качества, отражённые в поэзии, а в жизни он вынужден был отвечать так или иначе на зависть, пошлость, а порой и откровенную травлю. Этот снежный ком разочарований, обид, отчаянных попыток выплыть к свету и солнцу с каждым годом становился всё тяжелей, грозя подмять под себя и самого поэта.

Слово Сергею Городецкому: «Обострилось противоречие между заколдованным миром его творчества и повседневностью. Слишком цельной он был натурой, чтоб, надломившись, не сломаться до конца», «Вся его работа была только блистательным началом. Если б долю того, что теперь говорится и пишется о нём, он услышал бы при жизни, может быть, это начало имело бы такое же продолжение. Но бурное его творчество не нашло своего Белинского».

С Сергеем Есениным связано множество легенд, разные люди по-разному оценивали его поступки. Но те, кто знали его близко, отмечали в нём не только широту, но и доброту души, такую же естественную, как строки его стихов. Кто хотел, тот видел это. К примеру, Андрей Белый вспоминал: «Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной. Ещё до революции, в 1916 году, меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это — необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность... Он всегда осведомлялся, есть ли у человека то-то и то-то, как он живёт — это меня всегда трогало. Помню наши встречи и в период, когда я лежал на Садово-Кудринской. Пришёл Есенин, сел на постель и стал оказывать ряд мелких услуг. И произошёл очень сердечный разговор.

И понятно психологически, когда человека с такой сердечностью жестоко обидели, то его реакция бурная, его реакция — вызов.

Я думаю, что в Есенине была оскорблена какая-то в высшей степени человеческая человечность...

Есенин является перед нами, действительно, необычайно нежной организацией, и с ним нужно было только уметь обойтись».

А поэт Пётр Чихачёв рассказывал, как, проводив Есенина после встречи с молодыми литераторами в общежитии, он с друзьями под газетной скатертью, возле стула, на котором сидел Есенин, обнаружил целых тридцать рублей — по тем временам очень большую сумму. Поэт понял, что студенты изрядно потратились и таким образом хотел помочь им. И, как они после не уговаривали его взять деньги обратно, Есенин не признал банкноты своими и пригрозил рассердиться как следует, если не закроют эту тему.

И снова Пётр Чихачёв: «Увидев мою (больную ) мать впервые, он расцеловал её. Когда мы пошли гулять в городской сад, он сказал:

— Почему ты не отправишь маму в больницу? Пусть посмотрят специалисты. Она ещё не старый человек. Её могут вылечить. Не можешь устроить? Хорошо, я тебе помогу».

И вскоре Пётр Чихачёв получил записку. В ней было всего несколько слов: «Договорился с профессором Кожевниковым, который лечил В. И. Ленина. Вези маму в больницу имени Семашко (Щипок, 8 ). Сергей».

Такая помощь матери едва знакомого, «зелёного» ещё поэта, говорит о многом. На это способен только очень добрый и, как бы сказали сейчас, порядочный человек.

Несмотря на множество знакомых и друзей по литературному цеху, Есенин, по большому счёту, был одинок. Виктор Шкловский писал по этому поводу: «Дома в городе Есенин не завёл. Были только поклонники и приятели, которые иронически грелись в лучах его славы». Иронически! И не случайно возмущался Александр Серафимович: «Умер Есенин, и пошла писать губерния! Столько наворотили ахинеи (с восторгом и со слезами), столько лицемерия, столько лжи общественной — уши вянут. Зачем, кому это нужно? Кроме зла, кроме извращённых представлений — ничего». И это надо было тоже пережить Есенину — уже там, на небесах, чтобы явить родине свой ясный и любящий лик.

Но наиболее зрячие люди, не разлюбившие родину и в те смутные времена, уже ясно понимали, какую потерю понесла Россия.

Алексей Толстой: «Погиб величайший поэт... Он ушёл от деревни, но не пришёл к городу. Последние годы его жизни были расточением его гения.

Его поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души».

И вновь Александр Серафимович: «Поэту трудно, у него устают ноги, его утомляет путь; его спутники часто случайны. Он проходит прославленным и не увиденным, и когда его вспоминаешь, вспоминаешь стихи».

Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.

Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверьё, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
(«Мы теперь уходим понемногу…»)

Остаётся добавить, что осуществилась мечта Есенина — его «степное пенье» прозвенело-таки бронзой, встало в один ряд с творчеством Пушкина... И не случайно в Москве на похоронах гроб с его телом был трижды обнесён вокруг памятника Александру Сергеевичу, что было в высшей мере человечно и справедливо, открывало двери к самой главной встрече двух русских гениев.

А нам остаётся благодарить судьбу за роскошный для каждого живого сердца подарок — поэзию Сергея Александровича Есенина, который в своё время искренно воскликнул:

Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живётся на Руси!
(«Спит ковыль. Равнина дорогая…»)

В 2015 году мы праздновали 120-летие со дня рождения поэта и вспоминали 90-летие со дня смерти.

Людей, которые помнили бы его живой облик, кажется, уже и не существует, если только столетний актёр Владимир Зельдин не видел его в своём детстве. Навряд ли.

Зато к известной кинохронике растрёпанного, двадцатитрёхлетнего Сергея на открытии пролетарского памятника поэту Алексею Кольцову недавно прибавились кинокадры ухоженного франта на прибывающем в Нью-Йорк пароходе «Париж»… И, к счастью, сохранился его удивительный голос, уцелевший в хрупких бороздках фоноваликов и давно переведённый – сначала на плёнку, на грампластинку, а потом и в цифру. Теперь нам даже известно, что репетируя в драматической поэме «Пугачёв» своего Хлопушу, Владимир Высоцкий опирался и на неожиданное есенинское чтение: драматичное, немного хриплое, страстное, срывающееся.

Где он сейчас?..

По воспоминаниям Надежды Павлович (которой поведали, что перед смертью Александр Блок кричал, страдая от диких болей – «Боже, прости меня»), оптинский старец Нектарий сказал поэтессе: «Напиши матери Александра, чтобы она была благонадёжна: Александр в раю». И судя по январской – 1918 года – записи того же Блока в своём дневнике, мы узнаём о страшном есенинском признании старшему товарищу по цеху: «Я выплёвываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)».

«Стыдно мне, что я в Бога верил, / Горько мне, что не верю теперь…» – написал он в 1923-м, незадолго до своей ужасной смерти в гостинице «Англетер». И покаянно просил в этих же стихах, обращаясь к тем, кто будет с ним «при последней минуте»:

Чтоб за все грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

Миф о нём перерос его живую личность, видимо, еще при жизни. И он сам приложил к этому немало ненужных сил.

«Любовь к розыгрышу, театральность поведения, многоликость Есенина сыграли с ним злую шутку, – писал о нём современный литературовед Павел Фокин. – Многие мемуаристы знали и видели лишь одну-две маски поэта, редко кому удавалось застать его “вне образа”, да и тогда не всякому было доступно проникнуть в эту потаённую душу. Лирический герой часто помогал заполнить лакуны, но ведь и лирический герой Есенина – многолик… И где искать правду? И каково истинное лицо поэта?»

Да ведь и слово «народный», которое давно и справедливо соединилось в сознании читателей нескольких поколений с этим именем, поворачивается, в применении к Есенину, то так, то эдак. Ну кого еще из поэтов прошлого века так по-свойски и вместе с тем не без домашней нежности называли и называют по имени – «Серёжей»?

С Цветаевой и несколькими шестидесятниками – в интеллигентской среде – это понятно: Марина там, или Андрей (Вознесенский). А на улице?

Вот с ним да с «Володей» Высоцким, пожалуй.

Непубликуемые при Советах московские поэты эпохи «застоя» ухватывали и переворачивали сей феномен изящно и броско: «В этом месте, веселье которого есть питие, / За порожнею тарой видавшие виды ребята / За Серёгу Есенина или Андрюху Шенье / По традиции пропили/ Очередную зарплату…» (Сергей Гандлевский).

В дневнике Корнея Чуковского, который Есенина немного знал, есть примечательная запись о не таком уж и давнем времени, о 1962 годе.

В день записи писатель был в престижном советском пансионате «Барвиха», и по своему обыкновению, сидеть без дела не мог.

«Я сдуру выступал перед барвихинской публикой с воспоминаниями о Маяковском. Когда я кончил, одна жена секретаря обкома (сейчас здесь отдыхают, главным образом, секретари обкомов, дремучие люди) спросила:

– Отчего застрелился Маяковский?

Я хотел ответить, а почему вас не интересует, почему повесился Есенин, почему повесилась Цветаева, почему застрелился Фадеев, почему бросился в Неву Добычин, почему погиб Мандельштам, почему расстрелян Гумилев, почему раздавлен Зощенко, но, к счастью, воздержался…» Словом, независимо от того, добровольным был тот уход из жизни или насильственным, об этом «почему» забывать тоже нельзя.

Но мы не забудем: несмотря на все маски, мучения, опасные игры с самим собой и другими, поздние кощунственные декламации и отречения, нелепые броски в человекобожие, разнообразные мрачности и т.д. – лучшее в его поэзии убереглось для его чистосердечных талантливых читателей. И убереглось немало.

К слову сказать, Есенин-то – в объеме своём – не прочитан: ну кто заговорит нынче об «Анне Снегиной», например? За редкими исключениями – почти никто.

Опираться на выхваченные из его текстов цитаты (в том числе прозаические, вроде поздней «Автобиографии») тоже, видимо, надо аккуратно, обдумчиво.

Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке с клюшкою железной,
И подумал: «Вишь, какой убогой, –
Знать, от голода качается, болезный».

Подошёл Господь, скрывая боль и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал старик, протягивая руку:
«На, пожуй… маленько крепче будешь».

Конечно, Есенин остаётся с нами. И щемящий, осиянный образ древней колокольной Руси, пронизанный криками птиц, гудением ветра, луговыми волнами трав и мельтешеньем тех самых берез и осин; все её запахи, краски, реликтовые боли и радости, её причудливая и вместе с тем прозрачная религиозность, – эта гениальная – во многих своих проявлениях – лирика вобрала и растворила. Иные есенинские стихи читать без комка в горле не получается даже у нас – людей эпохи айфонов и валютных курсов, – так они хватают за душу. Да вы и сами это прекрасно знаете.

И трижды прав упомянутый выше литератор П. Фокин, написавший о нём очень горькую, если не сказать жёсткую статью под примечательным, «достоевским» названием «Свидригайлов. Молодые годы»: «В самом имени его – Сергей Есенин – столько весеннего света, ясности, тепла, сердечности». Но это – ещё о только вступившем на путь .

До фразы «Я всё себе позволил», до смертной тоски, заполонившей душу, оставалось время. Потом и оно закончилось. А вечность – осталась той же, как и всегда.

Были мы недавно с сыном в Константинове.

Там почти всё – новое, почти всё – после. Но есть многократно перекладываемый амбар из мощных бревен, помнящих поэта. Мы подошли, я приложил руку к древнему срезу. «Есенинское тепло?», – добродушно спросил кто-то.

Сегодня исполняется 122 года со дня рождения великого Русского поэта - СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА.

В своем творчестве он выступил как тонкий лирик, мастер глубоко психологизированного пейзажа, певец крестьянской Руси, знаток народного языка и народной души.

Сергей Александрович Родился 21.09. (3 октября по н.с.) 1925 года в деревне Константиново Рязанской губернии в крестьянской семье.
Память ребенка сохранила картины жизни в доме, где часто собирались странники, слепцы, пели духовные стихи о Голубиной книге, о райском вертограде, о Лазаре, о заступнике крестьянском Миколе, о Женихе Светлом, Госте из Града Неведомого. Сам полуграмотный, дед пытался учить внука читать, а по субботам и воскресеньям рассказывал ему по памяти притчи из Священной истории.

В 1909 Есенин окончил константиновскую земскую школу, а в 1912 — церковно-учительскую школу в Спас-Клепиках. Тогда же он пишет свои первые стихи — еще несамостоятельные, подражательные.

В августе 1912 Есенин приезжает в Москву. В первые три года московской жизни поэта уместилось многое: работа в типографии ради хлеба насущного и роман с Анной Изрядновой, закончившийся рождением сына, учеба в университете им. Шанявского, признание в литературно-музыкальном Суриковском кружке.
О внутренней жизни поэта в эти годы известно из писем, которые он посылал другу Грише Панфилову. Письма эти — удивительная страница жизни поэта. Он посылал их из Москвы. Было ему тогда 17—18 лет. Ни у кого из русских классиков мы не найдем в таком юном возрасте столь глубоких размышлений о самых сложных тайнах бытия, совести, человеческого призвания, религиозного поиска. Диапазон сомнений и чувств в письмах чрезвычайно широк — от наивности до мудрости, от глубочайшей веры до отчаяния, от мучительного самоанализа до растворения своего «я» в море христианского чувства.

В одном из писем он писал: «В настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как образец в последовании любви к ближнему.

Жизнь… Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова:

Мир есть тайна Бога,
Бог есть тайна мира.

Да, однако если это тайна, то пусть ей и останется».

В Москву Есенин приехал с поэмой «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете Троеручице, о черном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе». Работает над поэмами «Пророк» и «Тоска», тексты которых остались неизвестными. В янв. 1914 в журнале «Мирок» публикует стихотворение «Береза» — первая известная на сегодняшний день публикация Есенина.

Сменив несколько работ за 2 года, в декабре 1914, как вспоминала А. Изряднова, «бросает работу и отдается весь стихам. Пишет целыми днями». Основополагающий образ в стихах Есенина этого периода — образ живого Христа, Иисуса-странника, нищего, просящего милостыню, одного из многих «слепцов, странствующих по селам» и поющих «духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте града неведомого». Иисус народных апокрифов, не теряющий своей божественной сути, естественно приходящий из Царства Божия на землю, неся с собой трагедию гибели и чудо Воскресения.

И в каждом страннике убогом
Я вызнавать пойду с тоской,
Не помазуемый ли Богом
Стучит берестяной клюкой.
И может быть, пойду я мимо
И не замечу в тайный час,
Что в елях — крылья херувима,
А под пеньком — голодный Спас.

Так незримый божественный мир легко и естественно воплощается в земной ипостаси, и в то же мгновение земная реальность окутывается сказочной дымкой, обретает нездешние черты, и сам поэт преображается под впечатлением встречи с Иисусом в облике человеческом, обретает ощущение пограничности между двумя мирами.

Голубиный дух от Бога,
Словно огненный язык,
Завладел моей дорогой,
Заглушил мой слабый крик.

Льется пламя в бездну зренья.
В сердце радость детских снов.
Я поверил от рожденья
В Богородицын Покров.

Есенинская цветопись ранних стихов, по существу, в точности воспроизводит расположение цвета на русской иконе, а пламя, льющееся в «бездну зренья», как и «алый мрак в небесной черни», — основополагающий цвет образа Спаса в силах, который возникает в глазах поэта именно на границе перехода из мира земного в мир небесный. И сама икона в его стихах становится подлинным окном в иной мир, а отворенное его словом, оно преображает и мир здешний.

8 марта 1915 Есенин выехал из Москвы в Петроград, где встретился с А. Блоком, высоко оценившим его стихи, и получил от Блока рекомендательные письма к С. Городецкому и М. Мурашеву. В течение всего года он печатается в петроградских журналах, а осенью знакомится с Н. Клюевым, ставшим его «наставником и рачителем» в первые годы жизни в столице. И до конца дней, до конца «дружбы-вражды» двух великих поэтов Есенин называл Клюева своим учителем.

В январе 1916 выходит первая книга стихов Есенина «Радуница». Тогда же поэт призывается в армию, но благодаря хлопотам Н. А. Клюева и полковника Д. Н. Ломана получает назначение в Царскосельский военно-санитарный поезд № 143 Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны. Вместе с Клюевым он выступает в Москве и Петрограде на приемах у меценатов, в литературных салонах, а также в придворных кругах. Дважды они выступают в Марфо-Мариинской обители, а 12 января 1916 перед великой княгиней Елизаветой Федоровной в ее собственном доме.

О своей встрече с императрицей Есенин вспоминал так: «По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч.»
Среди прочитанных императрицей стихотворений была и поэма «Русь», где война предстает как неизбежная работа, как общее переживание народное, особенно трогательное в те минуты, когда вся деревня, получив весточки с фронта, собирается, и кто-то из баб, умеющих читать, разбирает «каракули», выведенные в «родных грамотках»:

Собралися над четницей Лушею
Допытаться любимых речей.
И на корточках плакали, слушая,
На успехи родных силачей.

А где-то между этим избами, среди баб и детей, бродит поэт и шепчет слова «люблю», «верю» — каждый раз по-разному:

Но люблю тебя, родина кроткая!..
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.

«Русь» — может быть, самое «соборное» стихотворение Есенина, никогда, пожалуй, больше он не растворял столь полно свое «я» в стихии народной жизни, как в этой маленькой поэме:

Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды.

Поэт в «Руси» предстает как бы лишь неким отражателем народного чувства, угадчиком не своих, а общих надежд и переживаний.

1917 Есенин встретил ожиданием перемен к лучшему. В программном стихотворении «О Русь, взмахни крылами…» Есенин как бы реализует клюевскую цепкую и волевую мысль о том, что «наше время пришло», он, как юный князь, собирает перед решительным сражением свою дружину, в которой в «златой ряднине» идет А. Кольцов, а за ним с «снегов и ветра из монастырских врат, идет, одетый светом, его середний брат» — «смиренный Миколай», мудрый Клюев, который в жизни совсем не «монашьи мудр и ласков» — но не все ли равно Есенину, он творит легенду обо всех, в том числе и о Клюеве.

Доживая время в Петрограде и переселившись в 1918 в Москву, Есенин создает цикл «религиозно-революционных» поэм. В облике сказочного русского мужика в поэме «Отчарь» на глазах проступал то ли образ Святогора, то ли Микулы Селяниновича, то ли русского крестьянского Саваофа или святителя Николая. На зов Отчаря откликается вся земля, все великие злодеи прошлых времен каются и получают его прощение, и даже «рыжий Иуда целует Христа, но звон поцелуя деньгой не гремит, и цепь Атакуя — тропа перед скит…». И пророк-поэт видит, словно Иоанн Патмосский, «новое небо и новую землю» и горд тем, что именно от России осуществляется преображение мира.

Там дряхлое время,
Бродя по лугам,
Все русское племя
Сзывает к столам.

Перед воротами в рай
Я стучусь:
Звездами спеленай
Телицу-Русь.

Мир есенинской поэзии в 1919—20 явно менялся. Исчезала яркость и свежесть красок, пропадало ощущение прозрачности, одухотворения всего живого — черное, таинственное, пугающее вторгалось в поэтический мир, меняло музыкальный настрой, преображало мироощущение. Поэт уже не чувствовал себя пророком и не рвался «на колею иную». «Горечь молока под ветхой кровлей» надо было испить до конца. И родным становится ему свист ледяного ветра, гуляющего по России, кровью умытой.

В 1920 во время гастрольной поездки на Кавказ Есенин пишет поэму «Сорокоуст», в основу которой был положен реальный эпизод — в окне вагона виделся бегущий жеребенок, словно вступивший в неравное состязание с паровозом.

Сорокоуст — служба по умершему, совершаемая в церкви в течение 40 дней после смерти. Поэма Есенина напоминала скорее не заупокойную службу, а отчаянный крик человека, обреченного на гибель и все еще сопротивляющегося в последней агонии. Блудным сыном, покинувшим родной дом в поисках свободы, ощущал себя Есенин, с горечью признаваясь, что возвращаться ему некуда, ибо сметен с лица земли родной очаг и не стало милого деревенского мира, раздавленного безжалостной железной пятой.

Уничтожение породившего и вскормившего поэта крестьянского мира в братоубийственную гражданскую войну, крестьянские восстания, в частности, самое крупное из них — Тамбовское, под председательством А. Антонова — все это нашло свое косвенное отражение в драматической поэме «Пугачев», написанной в 1921. В «Пугачеве» Есенин менее всего задавался целью написать историю восстания и рассказать о причинах его поражения. Пугачевщина стала для него стихией, перед лицом которой открывались глубинные противоречия человеческой натуры. Нерв самой трагедии, ее суть — в постоянном, напряженном, непрекращающемся конфликте внутри человеческой души, в постоянных мучениях личности, не отделившей себя от природы до конца, еще представляющей собой физически и духовно одно целое с окружающим миром.

3 октября 1921 Есенин знакомится с американской танцовщицей Айседорой Дункан и уезжает с ней за границу. В письме из Дюссельдорфа он писал: «Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать — самое высшее мюзик-холл…

Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину…»

Есенина на Западе охватил приступ глубочайшей депрессии и ностальгии:

«Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва. В Чикагские “сто тысяч улиц” можно загонять только свиней. На то там, вероятно, и лучшая бойня в мире…

Боже мой, лучше было есть глазами дым, плакать от него, но только бы не здесь, не здесь. Все равно при этой культуре “железа и электричества” здесь у каждого полтора фунта грязи в носу».

В Америке Есенин в окружении еврейских литераторов, в т. ч. и троцкистов, читал сцены из «Страны негодяев», в частности, монолог Замарашкина: «Я знаю, что ты — настоящий жид. Фамилия твоя Лейбман. И черт с тобой, что ты жил за границей. Все равно в Могилеве твой дом». Еврейские литераторы подняли скандал в газетах, где поэта объявили «антисемитом» и «большевиком». Возвращаясь в Европу и предчувствуя, что в России не ждет его ничего доброго, поэт написал отчаянное письмо А. Кусикову: «Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть…» А в Германии произошла сцена, о которой вспоминал Р. Гуль: «Мы шли медленно. Алексеев держал Есенина под руку. Но на воздухе он быстро трезвел, шел тверже и вдруг пробормотал:
— Не поеду в Москву… Не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн…
— Да что ты, Сережа? Что ты — антисемит? — проговорил Алексеев.
И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто яростью закричал на Алексеева:
— Я — антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу… понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн, это совсем другой, он правит Россией, а не должен ей править… Дурак ты, ничего этого не понимаешь…»

С июня 1922 по авг. 1923 в Европе и Америке он написал 9 или 10 стихотворений. И в каждом из них Россия, Москва, деревня, земля обетованная. Для тех, кто слушал его, Москва и Россия тоже были такой землей. «Я люблю этот город вязевый, пусть обрюзг он и пусть одрях. Золотая дремотная Азия опочила на куполах…», «На московских изогнутых улицах умереть, знать, судил мне Бог…», «Снова пьют здесь, дерутся и плачут под гармоники желтую грусть. Проклинают свои неудачи, вспоминают московскую Русь…».

По возвращении в Москву Есенин стал объектом различных провокаций. Признанный русский поэт, на каждом шагу подчеркивавший свою русскость, он вызывал ненависть у еврейских и денационализированных правителей и «подхалимствующей писательской братии».
В общей сложности на поэта в последние 2 года жизни было заведено 6 уголовных дел по обвинению в «хулиганстве» и «антисемитизме».

В ноябре 1925 Есенин закончил поэму «Черный человек», первый вариант которой был написан еще в Америке.
Действие поэмы разворачивается глубокой ночью в полнолуние, когда силы зла властвуют безраздельно и приходят соблазнять душу поэта. Тихий зимний пейзаж, уже знакомый по последним лирическим стихотворениям, на сей раз теряет свою умиротворенность, и кажется, что снова нечто угрожающее притаилось в самой ночной тьме, каждое дуновение ветра воспринимается как предвестие появления «прескверного гостя». Ощущение страшного одиночества рождает желание обратиться к неведомому другу, который, увы, не придет и не протянет руку помощи.

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее [в] ночи
Маячить больше невмочь.

Голова, размахивая «крыльями» в ночи, напоминает черную птицу — вестницу несчастья в «Пугачеве». Природа снова начинает угрожать и пророчить недоброе, словно нечисть в гоголевском «Вии», бушующая вокруг Хомы Брута, она — лишь предвестие появления самого страшного: «“Поднимите мне веки. Не вижу”. “Не гляди!” — шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел и глянул».

Поэт же вступает в поединок с нечистью, не очерчивая себя заветным кругом. Он должен заглянуть в покрытые «голубой блевотой» глаза черного гостя, так напоминающего его самого и в то же время — каждого из недавних знакомцев во фраках и цилиндрах, собирающих все черное, что окружает стихотворца, проникает ему в душу, дабы потом вытащить по строчке, извлечь по крупицам все самое отвратительное в его жизни и составить из этой мерзости свой портрет поэта. Поэт терпит до конца. И срывается только тогда, когда в речи гостя возникает образ «мальчика в простой крестьянской семье, желтоволосого, с голубыми глазами».

«Черный человек» продолжал преследовать поэта и в жизни. Устав от провокаций, от «литературного окружения», постоянно чувствуя за собой слежку, поэт решил оставить Москву и уехать в Ленинград, где рассчитывал взяться за издание толстого литературного журнала. 24 декабря 1925 он, приехав в Питер, остановился в гостинице «Англетер». А утром 28 декабря был найден подвешенным к трубе парового отопления. По официальной версии поэт покончил жизнь самоубийством. Сохранившиеся документы дознания свидетельствуют о том, что в лучшем случае здесь можно говорить о трагической гибели при невыясненных обстоятельствах.

Пять мифов о Сергее Есенине

B селе Константиново 3 октября 1895 года родился будущий поэт, о котором слышал каждый, — Сергей Есенин. Переезд в Петербург, "чисто творческие" отношения и смерть в гостинице "Англетер". Или до неё? Рассказываем о самых распространённых мифах вокруг поэта.

"Был неверующим"

Русский поэт Сергей Есенин с матерью Т.Ф. Есениной. Фото РИА Новости

На такие мысли многих ошибочно наводят строчки "стыдно мне, что я в Бога верил, горько мне, что не верю теперь". Однако о его отношении к вере достаточно красочно говорит несколько фактов.

Во-первых, Есенин за полгода до смерти ответил Демьяну Бедному на "Стих о Боге".

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,

Ты не задел его своим пером нимало.

Разбойник был, Иуда был.

Тебя лишь не хватало.

Ты сгустки крови у креста

Копнул ноздрёй, как толстый боров.

Ты только хрюкнул на Христа,

Ефим Лакеевич Придворов.

Кроме того, поэт с детства дружил с батюшкой И-оанном Смирновым из Константинова. Именно отец Иоанн одним из первых отметил талант поэта и посоветовал ему поступить в Спас-Клепиковскую учительскую школу. Этот же батюшка Есенина и отпевал.

"Никогда не служил"

На переднем плане Сергей Есенин. Фото Wikimedia Commons

Есенин присягал последнему русскому императору Николаю II. Поэт служил в Царском Селе, куда он прибыл из Петербурга в апреле 1916 года. Он был санитаром в шестом вагоне военно-санитарного поезда № 143 государыни императрицы Александры Фёдоровны.

Ездил он и к линии фронта. Первый такой "рейс" состоялся 27 апреля 1916 года. С этой поездки на лечение доставили 277 раненых офицеров и служащих более низких чинов. Вторая такая поездка, правда, стала для него последней. Во время неё он пишет отрывок поэмы "Русь", где стоит подпись: "31 мая 1916 г. У Конотопа".

После этого его перевели в канцелярию и оставили санитаром в царскосельском лазарете № 17. Находясь на службе, он успевал писать стихотворения, готовил к печати сборник "Голубень", который вышел уже в Петрограде в мае 1918 года.

Незадолго до Февральской революции поэт получил командировку в Могилёв в распоряжение командира второго батальона Сводного пехотного полка, но смог уклониться. Отречение Николая II от престола он застал в Петрограде.

Сергею Есенину выдали аттестат 20 марта 1917 года. В документе значилось, что служил он честно и добросовестно и что препятствий для его поступления в школу прапорщиков нет. Но Есенин решил, что, раз он присягал Николаю, идти учиться в прапорщики при Временном правительстве не имеет смыла.

— В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт, — позже писал он в своей биографии.

"Дункан бросила поэта"

Сергей Есенин и Айседора Дункан. Фото Wikimedia Commons

Сергей Есенин и Айседора Дункан были вместе около двух лет. Танцовщица приехала в Россию открывать свою школу. Однако в течение года стало понятно, что того самого размаха, которого ей хотелось, в Стране Советов ей не дадут. Кроме того, в апреле 1922 года у неё умирает мать. Тогда Айседора расписывается с Есениным, уезжает в Париж, потом в Америку. Оттуда они приезжают на родину поэта в 1923 году, но явно в других отношениях. "Прилипла, как патока", — говорит поэт про некогда возлюбленную.

Дункан решает вернуться Париж одна, но не разводится и не рвёт отношения. "Золотая голова" вполне мог к ней приехать, но...

— Люблю другую. Женат. Счастлив, — вот что написал Есенин Айседоре Дункан в октябре 1923 года.

Поэт вернулся к Галине Бениславской, которую когда-то бросил ради Дункан. К слову, Бениславская застрелилась на могиле Есенина через год после того, как его тело обнаружили в "Англетере".

"Есенин тихо ненавидел власть Советов"

Фото РИА Новости

Почему же тихо? "Бей коммунистов, спасай Россию!" — эту фразу Сергей Александрович декламировал в ресторане прямо у Красной площади.

Такую реакцию у него вызвало то, что во время Антоновского мятежа (Тамбовское восстание), которое было в 1920-1921 годах, стало известно о применении химического оружия в отношении восставших. Тогда против власти Советов восстали 70 тысяч крестьян во главе с Александром Антоновым.

— Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая всё, что в нём пряталось, — гласил приказ командующего войсками Михаила Тухачевского.

В боях с советскими войсками мятежники потеряли более 11 тысяч человек убитыми и ранеными. От рук восставших погибло свыше двух тысяч советских и партийных работников.

"Поэт покончил с собой"

Комната № 5 в гостинице "Англетер". Фото РИА Новости

После того как 28 декабря 1925 года в гостинице "Англетер" в петле нашли тело поэта, вся интеллигенция и представители власти разделились на два фронта. Одни уверяли, что поэту было не из-за чего вешаться, другие — что он мог сделать это в пьяном угаре.

Сторонники и противники самоубийства Есенина не могут примириться до сих пор. В защиту своей версии те, кто уверен в убийстве, говорят, что поэт был слишком низкого роста и не дотягивался до петли.

Поэт Николай Браун был среди тех, кто выносил тело Есенина из гостиницы. Он вспоминает, что у литератора были две глубокие раны: пробоина над переносицей, как от рукоятки пистолета, и под бровью. Кроме того, у самоубийц появляется характерная "борозда" от веревки, чего у Есенина не было.

Проверить версию об убийстве сейчас, спустя почти 100 лет, довольно сложно. Во-первых, тело, как полагают эксперты, деформировалось, и на нём попросту уже не будет видно многих следов.

Во-вторых, сама эксгумация тела представляется проблематичной, так как ради установки ему памятника забетонировали довольно большую площадь. При работах могут быть повреждены и другие могилы.

Московский скульптор Иван Онищенко на фоне своей работы, посвящённой С. Есенину. Фото РИА Новости / Юрий Иванов

Сергей Александрович Есенин родился (21 сентября) 3 октября 1895 года в селе Константинове Рязанской губернии, в крестьянской семье, рос и воспитывался в атмосфере глубокого народного православия. Уже в 9 лет Сережа начал писать стихи, подражая частушкам.

Обучался Есенин в земском училище, а затем в церковно-сельской школе. Тогда появились его первые взрослые стихи и составлен рукописный сборник «Больные думы». Русская деревня и природа, народное творчество и русская классическая литература оказали сильное влияние на формирование юного поэта, направляли его природный талант.

В 17 лет Есенин уезжает в Москву, где сначала работает в конторе у купца, затем в типографии; продолжая писать стихи, в которых выражена его любовь ко всему живому и Родине, но поэтический мир становится уже более сложным и многомерным. Юный поэт участвует в деятельности Суриковского литературно-музыкального кружка.

Первые публикации стихов Есенина появились в 1914 году в московских журналах. А через год он переезжает в Петроград, где знакомится с Блоком, Городецким и другими поэтами столичной элиты, читает им свои стихи и получает высокую оценку и одобрение. Есенин становится знаменитым, его приглашают на поэтические вечера и в литературные салоны.

В 1916 году Есенин издает свой первый сборник «Радуница», где поэт – тонкий лирик, знаток крестьянской Руси и народного языка. В его стихах стремление к всеобщей гармонии, к единству всего сущего на земле. Книга была восторженно принята критикой, которая отметила «свежую струю, юную непосредственность и природный вкус» автора.

Октябрьскую революцию поэт принял радостно. Ему казалось, что наступает эпоха великого духовного обновления, «преображения» жизни, переоценки всех ценностей. В это время он создает цикл поэм и выпускает несколько сборников стихов, один из которых «Ключи Марии». Эта работа была принята как манифест русского имажинизма.

Наиболее значительные произведения Есенина созданы в 1920-е годы. Здесь он поэт–философ, в своих стихах рассуждающий о вечных проблемах человеческого бытия и своей Родины. Но все отчетливей проступают в данных строках приметы другой – каторжной Руси, по которой бредут «люди в кандалах».

Поэзия Есенина последних, самых трагичных лет (1922-1925) отмечена стремлением к гармоническому мироощущению и осмыслению себя. Но больше стало в строках драматических оттенков, а эмоциональной доминантой лирики становятся осенние пейзажи, мотивы подведения итогов, прощания.

В этот период он создает такие шедевры, как книга стихов «Москва кабацкая» и поэма «Черный человек». В его поэзии присутствует сочувствие разгромленному крестьянству и сопротивление бездуховности и насилию. А одним из последних его произведений стала поэма «Страна негодяев», в которой он обличал советскую власть.

Жизнь Сергея Есенина трагически оборвалась 28 декабря 1925 года при невыясненных обстоятельствах. Его нашли в ленинградской гостинице «Англетер» повешенным. По наиболее распространённой версии, Есенин в состоянии депрессии покончил жизнь самоубийством. Похоронен поэт в Москве на Ваганьковском кладбище.